Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

Каждую ночь Чагдар прислушивался, не приехал ли за Дедеевым черный воронок, каждый вечер, возвращаясь с работы, видел его тень, склонившуюся за письменным столом под зеленой «ленинской» лампой, снова и снова ощущал, как поднимается из живота горячая волна неукротимого стыда, и ловил себя на мысли, что ему было бы легче, если б Дедеева уже арестовали.

Сильнее всего Чагдар маялся в выходные дни. Из-за покалеченной правой руки он не мог ни вступить в аэроклуб, чтобы прыгать с парашютом, ни записаться на водительские курсы, ни играть в волейбол. А для футбола у него не хватало дыхания. И он брал внеочередные дежурства по ЦИКу, накапливая отгулы, чтобы по осени поехать в Новороссийск на розыски отправленной в неизвестность семьи.

А жизнь в стране становилась все лучше, все краше, все веселее. Высадились на дрейфующую льдину папанинцы, открылся на Всемирной выставке в Париже грандиозный советский павильон, совершил беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку Чкалов, началась навигация на канале Москва – Волга. В новоиспеченной Калмыцкой автономии тоже происходили масштабные события: открыли аэропорт, грейдерную дорогу на Астрахань, большую поликлинику, разбили в центре столицы парк и посадили 150 гектаров лесных защитных полос от ветров и песка. А в конце июня приняли новую конституцию Калмыцкой АССР, в которой провозглашались такие права и свободы, такое равенство граждан, такое уважение к каждому человеку, что дух захватывало. И группа Дедеева, осужденная в апреле, имела, согласно новой Конституции, все права обсуждать любые вопросы национальной истории и культуры. Чагдар присутствовал на съезде по принятию новой Конституции и за нее голосовал. Конституцию приняли единогласно, и оглашение этого факта вызвало бурные и продолжительные аплодисменты.

По дороге домой Чагдар был уверен, что охрану у подъезда уже сняли. Но гэпэушники остались на месте и в эту ночь, и в следующую, и через неделю. В начале июля стало известно о секретном письме из ЦК: взять на учет всех вернувшихся на родину кулаков и уголовников, наиболее враждебных немедленно расстрелять, а остальных переписать и выслать в районы по указанию НКВД. И вот тогда охрану с подъездной лавочки отозвали – НКВД стало не до национал-троцкистов. Но послабление оказалось временным.

3 августа, во вторник, – Чагдар точно запомнил дату, потому что в этот день пошел неожиданный для конца лета дождик, – он задержался на работе до полуночи: сочинял обоснование о переводе калмыцкой письменности обратно с латиницы на кириллицу. Над этим документом Чагдар работал увлеченно: впервые с окончания Ленинградского института живых восточных языков он делал что-то в соответствии со своей квалификацией лингвиста.

Он вышел из здания Дома Советов и, хрустя гравием, которым была засыпана площадь, направился в свой жилдом. Скорее почувствовал, чем увидел, как от торца Дома Советов отделились чья-то тень и захрустела с ним в унисон. Оборачиваться он не посмел. Понимал, что если кто и идет следом, то не бандит, не вор, не грабитель. Неужели и за ним установили круглосуточное наблюдение?! Задохнувшись от бессилия, не сел – рухнул на ближайшую скамейку. Преследователь бесшумно примостился рядом.

– Чагдар Баатрович? – прошептал незнакомец. Голос молодой, взволнованный. По выговору понятно, что калмык.

Чагдар скосил глаза на собеседника, но не узнал лица.

– Да, – тихо подтвердил Чагдар.

– Качугинов Дашкат, – представился собеседник.

– Качугинов с Зюнгара? – уточнил Чагдар.

– Из сто седьмого дома. Старший сын Модни.

– Не знал, что ты в Элисте.

– Я недавно. Взяли меня по комсомольскому набору после педтехникума, – парень коротко махнул рукой в сторону, где в барачном доме располагался местный ГПУ. – Писарем. Почерк у меня хороший.

– Ясно.

– Бежать вам надо. Вы в списках.

– В каких?

– Десять лет лагерей. План из Москвы спустили большой, – как бы оправдывался Качугинов. – Сто человек на расстрел, триста – в лагеря. Но прокурор наметил перевыполнить по обеим позициям. Жён вписывает.

– Хомутников куда попал? – Чагдар почувствовал, как дрожит голос.

– Его не тронут. Он же все стройки в Калмыкии курирует. Финансирование добывает из Москвы. Боятся, что без него все встанет.

– Понял.

– Операция начнется с пятого на шестое в ночь. Продлится четыре месяца. Сначала будут брать тех, кто по первой категории. По готовности дел.

Чагдар вдруг подумал: «А если это провокация? С чего бы парнишке так рисковать своей головой?» Вслух спросил:

– Что же ты себя так подставляешь? А ну как выследят тебя?

Дашкат приблизил к нему лицо и горячо зашептал:

– Если бы не ваш отец, меня бы уже и на свете не было. В голод он взял на хранение наши припасы. Ваш баз продразверстка не обыскивала. Потому и выжили. Я не мог не предупредить вас. Кто бы я был после этого?

Интересно, подумал Чагдар, скольких еще хуторян спас отец от голодной смерти, пользуясь неприкосновенностью хозяйства близких родственников партийного секретаря? А для скольких Дордже прочел погребальную молитву?

– Тяжелое испытание послала тебе судьба, парень! И ведь не соскочишь теперь! – задумчиво произнес Чагдар. – Держись! Не позволяй сердцу озлобляться.

– И к вам пусть судьба будет милосердна.

– Да будет так, – пробормотал Чагдар. – Ты иди, а я посижу пока тут, подышу.

После ухода недоброго вестника Чагдар долго собирался с силами и мыслями. Потом встал и пошел к дому. Голова кружилась, как у пьяного, ноги заплетались…

Что охрана вернулась на свое место у подъезда, почуял издалека – по знакомому запаху «Беломорканала». Странно, что не появились еще папиросы «Москва – Волга». Но, наверное, и не появятся. Легендарного руководителя строительства обоих каналов Семена Фирина после запуска судоходства обвинили в организации покушения на товарища Сталина. Об этом Чагдару тихо шепнул Хомутников. Оттого, видно, и хлопочет председатель ЦИКа об открытии все новых и новых строек в Калмыкии как гарантии своей неприкосновенности, вдруг пришло в голову Чагдару.

В подъезд входил, намеренно шатаясь. Пусть думают соглядатаи, что напился. Свет включать не стал. Открыл визгливую форточку и лег на плетеный половичок у кровати – на полу было прохладнее. В голове так пульсировало, что казалось, он все время бьется затылком об пол. Заснуть так и не смог. Пытался составить в уме расстрельный список. Больше пятидесяти человек у него не выходило. И ссыльный список тоже был неизмеримо короче трехсот.

Утром из зеркала шифоньера на него смотрел совершенно больной человек с запекшимися, растрескавшимися губами и серо-зеленым цветом лица. В приемную Хомутникова пришел к самому открытию, в восемь, небритый, неумытый, лишь слегка пригладив пятерней свои кудрявые не калмыцкие волосы. Про волосы его все шутили, мол, прапрадед Гончик, что воевал с турками, привез в качестве трофея