Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добро на проживание в доме при дацане Чагдар получил. Получил и дозволение дожидаться приезда ламы-лекаря, деля комнату со своим земляком Куберлиновым.
Последний пригородный поезд на Ленинград уже ушел, когда беседа закончилась, и Чагдару предложили заночевать в доме настоятеля – большая честь. А рано утром Чагдар потихоньку поднялся и, не тревожа хамбо-ламу, поблагодарил ухаживавшего за ним монаха за гостеприимство и поспешил на станцию…
Еще издалека понял, что в дацане что-то случилось. Ажурные ворота, всегда запертые, были распахнуты настежь. Дорожка из ракушечника, ведущая к храму, вся усыпана узкими полосками из молитвенных складней. Обрамлявшие дорожку кусты акации смяты, некоторые вырваны с корнем. Нижние ветви деревьев, на которые паломники привязывали с молитвой разноцветные тряпицы, обломаны. Двери, ведущие в храм, заперты и опечатаны.
Чагдар выскочил с храмовой территории и побежал к жилому дому. Скользнул глазами по окнам – никого. Дверь в парадное раскрыта, подперта кирпичом. Перед входом валяются осколки фарфоровой посуды, обломки лакированного китайского столика… Вход в магазин тоже настежь. Чагдар заглянул внутрь. Занавески с окон содраны, все ящички выдвинуты, содержимое: порошки, лекарственные шарики, сушеные грибы и травы – высыпано на пол. Задняя дверь сорвана с петель.
Чагдар пробежал сквозь магазин во двор. Там царил хаос. Бочки, в которых засаливали на зиму рыбу, опрокинуты, по серебристым рыбьим тушкам ползали навозные мухи. Разломан и летний курятник. Ни одной курицы, ни одной индюшки, так поразивших Чагдара своими размерами, – только перья, налипшие на раздавленные яйца в опустевших гнездах. Поленницы разорены, дрова раскиданы по всей округе, будто кто-то играл ими в городки. Из флигеля вытащены деревянные чаны, в каких замачивали белье, днища пробиты брошенным здесь же топором.
– Мерзавцы! – сжав челюсти, процедил сквозь зубы Чагдар.
Чагдар видел в жизни большие погромы. Да что там погромы! Он видел выжженные дотла станицы и изуродованные тела, видел реки, несущие вздувшиеся трупы, и красные от крови снежные поля. Но то было в годы Гражданской, когда классовая ненависть взрывала людей изнутри и жажда мести пожирала остатки человечности. А теперь совсем другое время. Советская власть победила окончательно и бесповоротно, зачем же крушить мебель и давить яйца? Бессмысленное разрушение – вот чего Чагдар не мог понять и принять.
Да и последние монахи, которых отсюда забрали, – Чагдар никогда не видел более смиренных, более поглощенных внутренней жизнью людей. Они вместе копали огороды, ловили рыбу, плели корзины. Они были обыкновенные люди, всего лишь украдкой собирались на молитвы. Но чем эти молитвы могли повредить советской власти? Это же пустые слова, обращенные к несуществующим защитникам веры… Смешно, конечно, что далекие от буддизма окрестные жители приходили в дацан с подношениями и просьбами совершить защитную молитву от ГПУ для себя и своих близких. Но на что только не готов человек, когда ему страшно! Готов молить и Будду, и Аллаха, да хоть самого черта, лишь бы спастись. И наверняка молили. Но кто из них уцелел?
А вот он, Чагдар, ни на кого не уповает, жизнь сама уводит его из-под удара. Он мог погибнуть во время Гражданской, мог в Монголии, когда ликвидировали Джа-ламу. Но уцелел. Его негнущаяся в запястье рука стала малой платой за отсеченную голову колдуна. Когда Чагдару сказали, что голова Джа-ламы в конце концов оказалась в Эрмитаже, он в 1926-м ходил в музей специально, чтобы взглянуть на дело рук своих. Обошел весь отдел Дальнего Востока, но экспоната не увидел. Владимирцов объяснил ему потом, что голову Джа-ламы держат в запасниках, куда посторонним вход воспрещен. И ведь никому не скажешь: «Какой же я посторонний? Имею к голове самое прямое отношение: срубал ее с плеч». Чагдар тогда рассудил так: раз судьба не дает встретиться с прошлым, значит и не надо…
Когда рассосался в горле ком ярости, когда отхлынула горячая волна гнева, он с дрожью понял: судьба опять пощадила его. Он даже не хотел знать почему. Просто принял этот дар с благодарностью.
Первым порывом было бежать, бежать немедленно. Документы и деньги при нем, партбилет перекочевал в подкладку нового костюма. Вот только долг его – сообщить о случившемся старцу.
Чагдар открыл дверь, ведущую на черную лестницу, и услышал шаги, медленные, но легкие. Он замер. Тот, кто шел навстречу, тоже остановился.
– Вас послал Агван Доржиевич? – раздался сверху немолодой женский голос.
Произношение было питерское, коренное: со свистящим «с», с твердым, как жужжание шмеля, «жы» вместо дребезжащего «жь».
Чагдар поднял голову. Свесив в пролет непокрытую, гладко зачесанную седую голову, на него смотрела женщина. Круглые очки блеснули, поймав свет из входной двери. Чагдар неопределенно кивнул – то ли соглашался, то ли отрицал.
– Значит, племянник его уже предупредил, – приняв кивок за подтверждение, продолжала женщина. – А я постучалась в их квартиру – дверь не открыли. Думала, их тоже… А там ведь два малыша…
Женщина спустилась к Чагдару. Одной рукой она прижимала к себе глиняный кувшин, обвязанный сверху тряпицей.
– Ираида Степановна, – представилась женщина. – Живу здесь неподалеку. Принесла сегодня молоко для ритуала, а тут… Вот… – трясущимися руками передала она кувшин Чагдару.
– Чагдар.
– Гайдар? – Ираида Степановна, видно, плохо слышала. – А по отчеству?
– Баатрович.
– Петрович? – переспросила Ираида Степановна.
Пусть будет Петрович, решил про себя Чагдар. Так и стал он Гайдаром Петровичем.
Шаги. Теперь уже реальные шаги, из настоящего времени. Снова завхоз.
– Слышь, Гайдар Петрович, отложи-ка пока это дело. Там грузовик мячей привезли. Надо в подвал снести.
– Целый грузовик? – удивился Чагдар. – На что же так много?
– А как же! На первомайском параде каждый физкультурник несет в руках мяч. Белая майка, белые трусы, белые тапочки, белый мяч! Загляденье! – Константин Иванович мечтательно прикрыл глаза.
– А что же после выступления с такой прорвой мячей делать?
– Чудак человек! – засмеялся Гассар. – Хранить до следующего парада! На что же нам такую хоромину под физкультурную базу выделили? Чтобы все помещалось: и мячи, и кольца, и весла, и декорации всякие. Хранить в сухом, прохладном месте!
Чагдар поднялся и поспешил во двор. Кузов грузовика, подкатившего задом к самым ступеням дацана, был полон картонных коробок. Долговязый шофер уже отвернул брезентовый полог и открыл задний борт. Теперь, задрав голову и придерживая от падения фуражку, он с любопытством рассматривал портик здания. Увидев Чагдара, подошел, подал руку. Поздоровались.
– Не пойму, что за диковина! – озадаченно проговорил водитель. – Тут что же, охотники молились на удачу?
– Почему охотники? – не понял Чагдар.
