Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

— Он меня не интересует, — ответил Бенедикт. — Он же не имеет никакого отношения к Барбаре. И ко мне тоже.

— Как ты думаешь, он еще успел узнать о смерти Клары?

— Не исключено, — ответил Бенедикт и снова углубился в свою книгу.

Благодаря неустанным заботам Агнес раны Бенедикта почти зажили. Во время своих прогулок по окрестностям я обнаружила небольшую рощицу, на опушке которой располагался темно-зеленый пруд. Вероятно, в нем раньше разводили рыб, теперь же в нем плодились лишь жабы да амфибии. Люди мне там никогда не встречались. Я сказала Бенедикту, что он должен проводить меня к пруду, это ему уже по силам. Может быть, я искупаюсь.

Мы шли медленно, обычно я добиралась до пруда за полчаса, с Бенедиктом мне потребовался целый час. Было тепло, большую часть пути нужно было идти по солнцепеку, я заметила, что дорога дается Бенедикту нелегко.

— Непросто было для нее годами странствовать вместе с ним и нигде не чувствовать себя дома, — сказал он после того, как мы молча отшагали порядочное расстояние, и я поняла, что он снова говорит о своей матери.

— Кем был Польдо Грабер по профессии? — спросила я.

— Ярмарочный балаганщик, — пренебрежительно ответил Бенедикт. — Они разбивали свою палатку на ярмарках и выставках, дрянная палатка с пирамидами из пустых жестяных банок, в которые бросали матерчатыми мячами. Попав, можно было выиграть бумажные розы или дешевую целлулоидную игрушку. Дело шло плохо. В век электроники все это уже не соответствовало духу времени. Знакомые рассказывали Агнес, что видели Барбару стоящей перед пирамидами с мячами в руке и предлагавшей прохожим: «Входите же и испытайте свое счастье, — но никто не останавливался. Агнес говорит, что ей часто снилось это: дочь Клары Вассарей в продуваемой палатке на фоне изуродованных жестянок».

— Наверняка они жили в фургоне, — ввернула я, — а значит, у них был дом.

Бенедикт остановился.

— Тут ей повезло больше, чем мне, — сказал он медленно, — у меня нет даже фургона.

— Ты умеешь плавать? — спросила я, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

— Нет! — закричал он на меня. — Во-первых, у меня искалеченное бедро, а во-вторых, меня никто не учил этому!

— Я же могу тебе показать, что нужно делать, — сказала я тихо, Бенедикт не ответил.

Когда мы добрались до пруда, он выглядел усталым и раздраженным. Но после небольшого отдыха его настроение улучшилось. Я стала купаться и предложила ему тоже влезть в воду, он разделся и последовал моему совету, я начала показывать, как он должен двигать руками и ногами, крепко держа его при этом, в общем, мы получили массу удовольствия.

— Ты, действительно, считаешь, что я могу научиться плавать, Кристина? — спросил он взволнованно, и я ответила:

— Да, конечно, почему же нет?

Потом мы лежали в траве, мы только что любили друг друга, это было прекрасно, раскованнее и свободнее, чем в доме Агнес, наша кожа была еще влажной и все же горела, одной рукой я водила по поросшей травой мшистой земле, которая была нежной на ощупь, как бархат, а другой стирала крохотные бисеринки пота с шеи Бенедикта; покрытые светлой листвой ветки выглядели на фоне неба, как зеленый окоем моря, и перед моими полузакрытыми глазами дрожали стеклянные крылышки стрекозы. Я хотела тогда, чтобы это лето не уходило, и пыталась скрыть от себя самой, что уже в его начале был заключен его конец.

Доверительными беседами я попыталась снова теснее привязать к себе Агнес, восстановить былую близость. Однажды вечером, когда мы были одни, я спросила ее, как ей удалось после смерти Клары и ее, Агнес, бегства найти доступ к Барбаре. Агнес рассказала, что тяжело страдала от того, что бросила ребенка на произвол судьбы, и приложила все усилия, чтобы снова найти его. В дом она идти не решалась, там каждый знал, что произошло. Поэтому она поджидала Лоизи возле школы, тому было известно, что ребенок находится в приюте и в каком именно. Агнес прикинулась там родственницей, ей повезло: она понравилась директрисе. Поэтому она получила разрешение посещать Барбару, девочка снова привыкла к ней и, став постарше, начала ждать ее приходов.

— Где ты работала в то время, где жила? — спросила я.

— То там, то здесь, всегда вблизи от Барбары.

Мне нравилась простая трапеза в уголке кухни Агнес: с хлебом и крестьянским салом, с прохладным зеленым домашним сыром в глиняных мисках; мне нравилось молоко, которое она брала у соседей, — на его поверхности, как маленькие островки, плавали кусочки сливок; мне нравилось после длинного дня уютно устроиться на кухне, Агнес теперь всегда сидела вместе с нами; когда я замечала, что Бенедикт доволен, даже весел, мне хотелось запеть, запеть песню, какой-нибудь шлягер, чтобы показать другим, как я счастлива. Чаще всего я мурлыкала мелодию себе под нос; толкая Бенедикта локтем в бок, я говорила Агнес, что ее идея построить этот дом была поистине грандиозной.

И все же, чем бы мы ни занимались, в каком бы настроении ни пребывали: серьезном, веселом или переменчивом, — рано или поздно речь неизбежно заходила о Кларе и близких ей людях, и я не имела права протестовать, а должна была ждать, пока Бенедикт перестанет спрашивать о них.

— Если погода будет хорошей, — сказал Бенедикт, вытягивая ноги под столом, — то завтра мы пойдем на пруд. Кристина снова будет учить меня плавать, у нее это потрясающе получается, она просто волшебница, как Лоизи. Кстати, я бы с удовольствием с ним познакомился, Агнес.

Агнес взглянула на Бенедикта и, взяв со стола хлебницу, отнесла ее к буфету, затем она поставила наши тарелки в мойку, мало-помалу Бенедикт начал проявлять признаки нетерпения из-за того, что она ему ничего не отвечала.

Потом Агнес вышла и вернулась с пожелтевшим, ломким на сгибах листком бумаги. Она развернула его и выложила перед нами, листок был обведен черной рамкой, на нем было написано, что Алоиз Брамбергер-младший погиб на 19-м году жизни 12 апреля 1945 года, за день до окончания битвы за Вену.

Мы не могли вымолвить ни слова. Глядя на все еще не отболевшую скорбь Агнес, мы не удивлялись, что сами печалимся о человеке, которого никогда не видели.

— Вообще-то это чудовищно, — сказал Бенедикт. — Артур Гольдман вынужден был покинуть Вену и лишь чудом остался жив, Виктор Вассарей умер в лагере, а Лоизи Брамбергер погиб на бессмысленной войне. Такое не укладывается у меня в голове.

— Да, тебе не понять, — ответила Агнес. — Даже мне было не понять, хотя все это происходило вокруг меня. Мир не принадлежал больше людям. То было скверное время.

Когда мы отправились спать, у меня было подавленное настроение, снова как когда-то я ощущала неуловимую угрозу. В голову лезли мысли, которые были мне ни к чему, я не могла не думать о Руди, ведь я разрушила нашу дружбу, мне нельзя было поступать так, как я поступила. Когда мы погасили свет, я впервые со дня нашего отъезда из Вены упомянула имя Руди. Я сказала Бенедикту:

— Мы поступили непорядочно по отношению к другу, он наверняка страдает от этого и будет разыскивать нас.

— Да, — ответил Бенедикт, — он не успокоится.

Неполный рабочий день в фирме Венцеля Чапека был в связи с большим заказом из-за границы временно отменен, это великолепно подходило к плану Руди. Его отца снова целыми днями не было дома, и Руди мог спокойно подготовиться к отъезду.

Готовый к старту мотоцикл стоял в сарае, полностью экипированный, он представлял собой великолепное зрелище. Несколько пробных поездок в окрестностях города убедили Руди в том, что машина отлажена безукоризненно. Впрочем, не только это. Он видел восхищенные и удивленные взгляды прохожих и владельцев других транспортных средств. Каждый раз, поставив мотоцикл в сарай, он еще какое-то время оставался там, впитывая в себя каждую подробность, он мог бы описать свое детище с закрытыми глазами.

Ему было ясно, что некоторые сложности неизбежны, особенно из-за багажа. Сам он возьмет с собой как можно меньше вещей: смену белья да пару банок консервов. Кристина и Бенедикт должны будут на обратном пути отправить свои чемоданы по железной дороге. Конечно, уладить можно все, тут нет ничего невозможного, но ведь есть же еще куница, она — смертельный враг Якоба. В отсутствие Венцеля и Бенедикта Якоб перед ней беззащитен.

Руди распределил свой отпуск так, чтобы уже за два дня до запланированного отъезда остаться дома. У его приятеля, которому принадлежал сарай, был дробовик. Руди одолжил это ружье.

Утром он вместе с Венцелем вышел из дома, но вскоре снова вернулся. Приятно было находиться здесь в отсутствие Венцеля, всегда заставлявшего его что-нибудь делать. Не торопясь, он собрал свои вещи. Потом стал внимательно осматривать дом в поисках следов куницы.

Куница была прожженной бестией. Она затеяла с Руди Чапеком игру в вызов и бегство, соблазнение и отказ, жизнь и смерть. Куница оставляла свежие следы там, где она раньше никогда не бывала, но стоило Руди устроить в этом месте с наступлением сумерек засаду, как она не появлялась. Тем не менее в привычных для нее местах появлялись растерзанные остатки мыши, чувствовался острый запах ее выделений.