Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

Куница была прожженной бестией. Она затеяла с Руди Чапеком игру в вызов и бегство, соблазнение и отказ, жизнь и смерть. Куница оставляла свежие следы там, где она раньше никогда не бывала, но стоило Руди устроить в этом месте с наступлением сумерек засаду, как она не появлялась. Тем не менее в привычных для нее местах появлялись растерзанные остатки мыши, чувствовался острый запах ее выделений.

— Подожди, — сказал Венцель, догадавшийся о намерениях Руди, — придет и ее время.

— Ее время уже пришло, — ответил Руди и целую ночь не мог уснуть.

На следующий день он нарисовал план, начертив на листке бумаги сад и дом и нанеся красным фломастером все найденные до сих пор следы куницы. Потом собрал свои вещи и уложил их в коляску мотоцикла. Деньги и паспорт сунул в карман спортивной куртки, автодорожная карта, план Венеции, путеводитель по Верхней Италии, итальянский словарь уже лежали наготове в сарае. Ужин выглядел как всегда: они с Венцелем, почти не разговаривая друг с другом, пили свое пиво. Когда Венцель собрался идти спать, Руди сказал, что еще раз попытается поймать куницу. Венцель молча пожал плечами. В ту ночь куница не искала прибежища в углах чердака. Она избегала его так же, как и кроличьих клеток, поблизости от которых Руди нес свою вахту. Один раз ему показалось, что он слышит шорох, сзади, у компостной ямы; он незаметно подкрался туда, шорох не прекращался, вызывающий, отчетливо слышный, ветки хрустнули, ему показалось, что он увидел, как метнулась узкая тень. Когда он прицелился, было уже слишком поздно. Руди размышлял, где в соответствии с его планом куницы еще не было, где бы она могла быть сейчас, но тень не появлялась снова. «Ей хочется и дальше водить меня за нос, — подумал Руди, — но у нее ничего не получится». Он прокрался через сад к дому, мимо яблонь, которые он посадил с Венцелем, они хорошо прижились, ночь отяжелила их молодые ветки. Теперь он был рад тому, что они есть. Руди тихо прошел через веранду и поднялся по лестнице, стараясь ступать тихо, чтобы не разбудить Венцеля. Без определенного намерения, но все же как будто что-то предчувствуя, он ступил в необитаемую мансарду Бенедикта. Окно было открыто. Внезапно он услышал, как кто-то царапает, скребет по дереву, увидел, как вытянутое тело летит в сторону темного отверстия. На этот раз Руди выстрелил вовремя. Тело мягко упало на пол и осталось лежать там без видимого движения.

— Что случилось? — крикнул снизу Венцель.

— Я попал в куницу, — ответил Руди.

— Порядок, — сказал Венцель.

Руди больше не ложился спать. Давно уже ему не было так хорошо, как сейчас. Он взял зверька и стал рассматривать его, поднеся к лампе. Там, где более светлое пятно на горле разделялось надвое, были входные отверстия. Кровь растеклась по темно-коричневому меху хищника, не изменив его окраски.

В четыре часа утра Руди Чапек отправился в путь. «Я уезжаю в путешествие, — написал он своему отцу, — скоро напишу. Я понял, что если очень хочешь, то добиваешься своего». Он положил записку на стол веранды, а рядом, прикрыв платком, трупик зверька.

Воздух был прохладным и возбуждающе свежим. С первой же попытки мотор мотоцикла завелся.

Керамическая мастерская заинтересовала меня еще в первое посещение. Я попала туда случайно, не могла же я все время сидеть в доме Агнес и в ее саду, вот я и одолжила у деревенского лавочника, — я с удовольствием болтала с ним, когда делала покупки, — старый велосипед. На этом велосипеде я стала совершать довольно большие прогулки, так я познакомилась с деревней, в которой находилась мастерская.

Там продавали изделия, характерные для сельской местности: кувшины и кружки, миски и тарелки из обожженной глины, предлагались, однако, и другие товары: расписная посуда, фигурки, вазы.

Я попросила дать мне проспекты и долго беседовала с владелицей, госпожой Вальтер, об орнаментах и декоре, о структуре и цветах глазури.

— Вы рисуете? — спросила она меня, когда я прощалась.

— Да, — сказала я смущенно, — но только так, для себя.

Потом я снова пришла туда под предлогом покупки кувшина для Агнес, и все закончилось осмотром рабочих помещений, гончарного круга, печи для обжига изделий.

— Мы планируем производство обеденной посуды в деревенском стиле, — заявила госпожа Вальтер. — Я покажу вам чертежи форм. Может быть, вы при случае занесете наброски рисунков для них.

На пути домой мои мысли были в полном беспорядке. Еще никто никогда не предлагал мне выполнить какую-нибудь работу, не давал мне поручений. Каким бы неопределенным ни было предложение госпожи Вальтер, как бы мало оно, вероятно, ни означало, я была благодарна ей за ее инициативу, чувствуя, что меня оценивают иначе, чем до сих пор. Я рассказала об этом Агнес и Бенедикту.

— Почему бы и нет? — сказал Бенедикт, — тебе будет чем занять время.

— Держите ухо востро, — сказала Агнес, — говорят, они плохо платят.

Я ожидала другой реакции, но меня это не смутило. Уже на следующий день я купила все нужное для набросков. Угол в кухне Агнес стал моим рабочим местом.

Нам хорошо жилось у Агнес. Мы вносили свою скромную лепту в общий котел. Нам нравились дом и сад в его по-летнему пышном беспорядке, мы были привязаны к Агнес и знали, что ей по душе наше присутствие. Мы были влюблены и каждый раз заново обретали друг друга на жаркой, похожей на степь равнине, в тени узкогрудых кукурузных плетней и выкрашенных известкой, спрятанных в глиняные холмы винных погребков, под защитой неоштукатуренных красновато-коричневых амбаров и под деревьями нашего пруда. Но мы знали: что-то должно произойти. Бенедикту уже становилось трудно находить новые книги для чтения, то, что я привозила ему из маленького соседнего городка, не удовлетворяло его. Мне надоела былая праздность, полюбив Бенедикта, я ринулась в море новых переживаний, они открыли мне глаза на окружающий мир и на себя самое.

Когда наброски были готовы — их получилось три, — я почувствовала себя на седьмом небе. Но приехав с ними к госпоже Вальтер, я вдруг решила, что получу их назад с сожалеющей улыбкой.

— Этот неплох, — сказала госпожа Вальтер, глядя оценивающе на листы в руке. — Вам не хотелось бы научиться самой расписывать керамику?

Я выяснила, как надо обращаться с окислами, силикатами, алюминатами и солями борной кислоты таких металлов, как железо, марганец и кобальт, познакомилась со смесями окислов, подглазурными, надглазурными, оползающими, тугоплавкими и глазурными красками. Неудач было больше, чем удач, и я уже утратила было веру в свои способности. Но вдруг наконец у меня получилась безукоризненная роспись вазы, и я обрела уверенность в себе. До обеда я бывала в керамической мастерской, а после обеда — с Бенедиктом.

— Я никогда не думал, что ты так всерьез возьмешься за дело, — сказал он, — мне нравится, что ты этим занимаешься.

Я не могла похвастаться высокими гонорарами. И все же я гордилась деньгами, которые зарабатывала сама. Через некоторое время госпожа Вальтер сказала, что было бы лучше оформить меня на полставки, в маленькой деревне судачат обо всем, у нее есть не только друзья, и она не хочет, чтобы на нее донесли.

— Оформите себе карточку подоходного налога, — сказала она.

Чтобы получить ее, мне нужна была справка о прописке, а она была в Вене. Если я собиралась подольше остаться у Агнес, мне в любом случае следовало переоформить прописку.

— Мне нужно побывать в своей квартире, — сказала я Бенедикту, — к сожалению, без этого не обойтись.

Итак, в один прекрасный день в середине июля я отправилась в путь, рассчитывая уже вечером вернуться назад.

Когда возвращаешься в обстановку, в которой жил раньше, все выглядит иначе. То, о чем я не думала в деревне, в доме Агнес, в присутствии Бенедикта, атаковало меня, парализуя волю, вовлекая в свой ритм, завладевая мной. Справка о прописке и другие документы были в моей сумке, я думала, что сделаю несколько покупок и сразу же уеду, ничего другого я не хотела. Но передо мной стоял телефон, и я подумала о своей семье и о том, как легко было бы снять трубку, набрать номер и сказать: «Привет, это я, у меня все хорошо, не волнуйтесь». Я была уже возле двери с ключом в руке, но все же вернулась и позвонила родителям. Трубку сняла мама. Я сказала: «Это я, Кристина». Она сразу же заплакала, посыпалось множество отрывочных вопросов. «Сама напросилась», — подумала я, разъярившись, прервала ее на полуслове, сообщила о своих планах и повесила трубку. Потом посидела рядом с телефоном, глядя перед собой и думая о Конраде, но выдержала характер и не взялась снова за трубку. Вспомнила о Руди, о том, как часто, хотя порой и неловко он показывал мне свою дружбу, вспомнила о его неизменной привязанности к Бенедикту и ко мне, о нашем бесцеремонном исчезновении. Подумав о Руди, я вдруг захотела, чтобы он оказался здесь, прилаживая карниз или готовя какую-нибудь еду, я будто слышала, как он говорит: «Здорово, Кристина, теперь мы сможем чаще видеться». Мне вдруг стало совершенно безразлично, какие последствия для нас с Бенедиктом будет иметь то, что я снова встречусь с Руди, я нашла телефонную книгу, а в телефонной книге фирму, где он работал, и позвонила туда.