Больные души - Хань Сун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда мне и самому казалось, что боль, может быть, я сам себе нафантазировал. Она превосходила по мощи все прочие препятствия и самым непосредственным образом воздействовала мне на мозг. Ни предписанные лекарственные препараты, ни генетическая инженерия, ни взаимное лечение с особами противоположного пола не возымели действия над моими иллюзиями. Впрочем, а могло ли быть по-другому?
Нет, нет, это не могла быть иллюзия. В равной мере страдание не было «срежиссировано» по общему замыслу моих работодателей, сотрудников гостиницы и докторов больницы, чтобы вынудить меня поддаться искушению поступить на лечение. Нет, мучение мое казалось чем-то врожденным, изначально укоренившемся в моем теле, напоминающем ежеминутно о своем присутствии, подсказывающем мне, что жизнь есть томление на медленном огне. Боль казалась искусным демоном, умело уворачивающимся от любых целебных мер.
Если изъясняться точнее, то создавалось впечатление, словно какая-то внешняя сила проникла внутрь меня и оставила после себя «болевое устройство», которое достаточно было дистанционно врубить, чтобы я начал корчиться.
В любом случае мне не стоило пенять на врачей, следовало роптать на самого себя. Я был неизлечимым больным, от которого у больницы была масса хлопот.
Можно было пойти и дальше: возможно, моя боль – частичка общего кризиса, перед лицом которого оказалась больница? Не предвестьем ли напророченных человеку конца света и гибели Земли она была? Если так, то я был лишь одним из многих людей, тонущих в безграничном водоеме страданий, и потому не заслуживал особого внимания.
Боль моя не имела перспектив излечения. И даже если бы я помер не от болезни, то точно откинулся бы от боли. И многие пациенты сознательно и добровольно вынуждены принимать это. Смерть не страшна, страшны предсмертные муки. Что же касается мук после смерти, то здесь все на усмотрение Янь-вана.
Но есть и вещи, которые вызывают большее беспокойство, чем боль. Как-то раз проснулся я от колики посреди ночи и понял, что Чжулинь пропала из палаты.
4. Тайна взаимоотношений врачей и больных
Я вскочил с койки и вышел из палаты.
В коридоре, залитом пронзительно холодным светом ламп, стояла мертвая тишина, через которую шла на заплетающихся ногах Чжулинь. Сомнамбулизм? Девушка покачивалась в такт шагам и что-то бормотала себе под нос, словно разговаривала с невидимыми человечками, зависшими в воздухе.
Чжулинь добралась до врачебного кабинета. Там был доктор Хуаюэ. Он сидел и читал книжку. Все в нем, от лица до тела, было бледно и безжизненно. Замолкнув, девушка встала перед врачом.
После долгой паузы Хуаюэ приподнял голову и проговорил:
– Вот ты и пришла.
– Вот я и пришла, – эхом отозвалась Чжулинь.
Хуаюэ отложил книгу, поднялся, притянул Чжу Лянь к себе, помог ей взобраться на стол, уложил ее и медленно раздел, пока та не осталась в чем мать родила.
– Состояние у тебя критическое. Сейчас ты пройдешь процедуру специального лечения, – тихо пояснил доктор Хуаюэ.
Вел он себя буднично, словно бы делал обход по палатам. Гипнотические слова лились из него каплями жидкого металла. Чжулинь поглядела на врача. Слезы покидали ее глаза длинными ручейками.
Хуаюэ и Чжулинь приступили к взаимному лечению. Он стащил с себя халат, под которым не оказалось ничего. Врач натренированным движением вошел в больную.
Я будто оказался на площадке, где снимали фильм. Смятение мое не знало пределов. Я невольно спросил себя: а не из больного ли переродился наш доктор?
Я не осмеливался допустить, что врач таким образом пытался спасти самого себя, и предполагал, что, наверно, состояние Чжулинь было весьма плачевным. По опыту я знал, что у пациенток часто возникала зависимость к врачам-мужчинам. Зависимость перерастала в привязанность, а привязанность – во влечение. Чжулинь всегда считала нашего доктора человеком достойным, стремилась проводить с ним время, надеялась, что он во время обхода навестит ее и устроит ей тщательный осмотр. Внутри меня все кричало, но поделать ничего с этой картиной я не мог.
Хуаюэ и Чжулинь вжались друг в друга, словно бы их потроха переплелись воедино. По телу врача, напоминавшем оболочку жука, сочилась густая светло-зеленая жидкость. Мне показалось, что все это сон. И все мы – и больные, и врач – оказались в нем.
Если бы я сам это все воочию не видел, то пласт тайны так бы и остался мне неизвестным. В безмолвной пустоте здания стационара все накалилось, будто в преддверии взрыва.
Я все опасался, что Хуаюэ застукает меня за подглядыванием. Но врач так погрузился в свое занятие, что вообще не обращал внимание на окружающий мир. Может быть, Хуаюэ и сам забыл, кем он являлся. На лице нашего целителя проступила маска страдания. Он напоминал в тот момент больного. Хуаюэ весь напрягся, как тетива, которая вот-вот лопнет. Я учуял наступление для больницы критического момента. Во вроде бы неуязвимой, но столь же смертной, как у мирян, плоти врача блистало зарево преисподней.
Мои мысли устремились к ранее возникавшему вопросу: а что, если врачи уже умерли? И выставляли они наружу лишь еще живое лицо? Только мертвецы могут лечить людей на пороге смерти. Яд излечивается с помощью яда. И к тому же врачи, похоже, черпали недостающие им иммунные силы из тел пациентов. Смерть – вот лучшая пилюля от смерти.
Каждые трое суток Чжулинь в ночи на автомате устремлялась во врачебный кабинет, дозволяя доктору Хуаюэ собственным телом врачевать ее. По возвращении в палату щечки и тело девушки покрывались багряным румянцем, как у свежесваренной креветки. Походила она на несправедливо обвиненную и подвергнутую пыткам героиню какого-то романа. Экстаз Чжулинь удерживался долго. Я не смел допрашивать ее, чем они занимаются с Хуаюэ. Оставалось блуждать в тупике недоумения и ревности. В таких условиях вероятность самоспасения становилась тем более ничтожной.
Пришлось мне стиснуть зубы, расправить плечи и снова устроить Чжулинь сеанс лечения. Воображение мое рисовало, будто я преобразился во врача. Лечение продолжалось, пока я совсем не выбился из сил. И тут у меня в брюхе отозвалась такая боль, что я потерял сознание прямо поверх девушки.
5. Внезапный диагноз
