Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Кожа женщины кажется синеватой, губы — фиолетовыми, как у выловленного из воды мертвеца. Кончики пальцев заострены, а между пальцами я вижу короткую, почти незаметную перепонку. Я не ощутил ее, когда она схватила меня за запястье, да и сейчас вижу только потому, что пленница растопырила пальцы и пытается, правда, безуспешно, заслонить лицо. Боевая игла уже указывает свое действие. Я вижу, как постепенно расслабляются руки и ноги, как тускнеют темно-карие глаза — слишком круглые для человеческих, слишком долго не моргающие. На ее лице написан страх, но теперь она боится не нас. Ее пугает пламя.

Она что-то шепчет, глядя на огонь расширенными от ужаса глазами, и когда поворачивает голову, я вижу на шее у нее какой-то рисунок, полускрытый прилипшими к коже мокрыми волосами. Я прошу воина приподнять волосы. Это метка, явно нарисованная человеком. Силуэт рыбы, вокруг которого — крошечные круги. Их пять, и мне кажется, что это не просто так.

— Надеюсь, она не из рыболюдов, — говорит Эдзура. — Я слышал про людей, которые живут в океане. Они могут дышать под водой, и у них холодная кожа.

Я делаю знак, и воин отпускает волосы женщины, и она заваливается набок, больше не в силах сидеть из-за слабости, вызванной ядом иглы. Я почти ожидал увидеть жабры, как у рыбы, и то, что мои ожидания не оправдались, считаю самым большим благом за эту еще не начавшуюся войну. Но меня беспокоит другое. Те люди, что напали на деревню отца и сожгли ее — они явно не боялись огня. Они выглядели, как мы, говорили, как мы, так почему же она — другая? Неужели побережники привели с собой тех, кто может жить под водой? Если так, все намного хуже, чем мы думали. Сколько их может быть там, в мутной воде Шиниру? Кто знает?

— Ты уверен, что она пришла с того берега?

Воины расступаются, пропуская вперед разведчика. Он склоняет голову, когда я к нему обращаюсь, и тут же утвердительно кивает.

— Да, син-фиоарна. Откуда же ей еще прийти? В Шиниру не водятся синекожие женщины. Иначе вокруг уже бегали бы синекожие дети.

Вокруг раздаются снисходительные смешки. Но воины могут сколько угодно усмехаться и паясничать. Нам нужно выяснить, кто она такая и сколько их здесь.

— Да какая разница, кто она, — говорит Эдзура, словно читая мои мысли. — Ее надо убить, и дело с концом. Всех их надо убивать.

Я смотрю на женщину. Она уже обмякла под действием яда, который на нее, похоже, действует сильнее, чем на нас. Круглые глаза все не закрываются и смотрят на меня, и только становятся все тусклее и как будто мутнеют. Я присаживаюсь рядом на корточки и пристально смотрю женщине в лицо.

Она похожа на нас, но она — другая. И она не побережники, потому что побережники — это один с нами народ, и у них такая же, только чуть темнее и грубее, кожа. А ее кожа не похожа на нашу. Я провожу пальцем по голому плечу женщины. Оно холодное, но не похоже, чтобы она мерзла в своей крошечной повязке.

— Так что делать с ней? — назойливый, как жужжание мушек-дзур, голос Эдзуры раздражает меня, но его вопрос уместен.

За все время здесь мы не видели никого, похожего на нее. Но судя по всему, она все-таки пришла с того берега, и она убила нашего воина, а значит, намерения были не мирные. И я бы убил ее в бою, но сейчас, когда подернувшиеся непрозрачной пленкой глаза все смотрят на меня, когда на пальце после прикосновения к ее коже остался легкий след — словно пыльца с крыла бабочки-чорки, я не могу.

— Мы подождем до утра, — говорю я. — Пока усилить дозор. Глядите в воду, смотрите в оба, чтобы не пропустить еще одного такого же лазутчика. Завтра, когда она придет в себя, мы попробуем ее допросить.

Я смотрю на воинов, отыскивая глазами скорохода, одного из десяти, следующих за отрядами. Он понимает, что я ищу его, и подходит ближе. Совсем мальчик — едва ли старше меня, но отец послал со мной только самых лучших, и я знаю, что через три дня вести уже будут в Асме.

— Отправишься с поручением, — говорю я. Поеживаясь в легком корсе под дуновением прохладного ветра, молодой скороход начинает бежать на месте, разминаясь перед долгим путешествием. — Доложи правителю о пленнице. Расскажи обо всем, что случилось. Это важно. Скажи, мы попробуем выяснить, откуда она взялась.

— Может, лучше отправить скорохода утром, — замечает Эдзура. — Когда будет, что доложить.

По глазам скорохода я вижу, что ему тоже не очень хочется бежать сквозь ночь и холод. Я обдумываю слова Эдзуры и киваю, сожалея, что снова поспешил с приказом и снова продемонстрировал свою неопытность.

— Хорошо, — говорю я невозмутимо. — Ты прав, Эдзура. Отправишься утром. Попробуем что-то узнать.

Я отворачиваюсь к костру. Женщина глубоко и часто дышит, лежа поодаль, и изредка по ее лицу пробегает судорога, как будто она пытается справиться с действием иглы. Один за другим огни гаснут, солдаты укладываются спать. Я остаюсь караулить пленницу, хоть Эдзура и пытается уговорить меня поручить это кому-то другому.

Я смыкаю глаза, кажется, всего на мгновение, а когда открываю, вижу, что женщина смотрит на меня широко открытыми глазами в предрассветном полумраке. Костер почти погас, и только угли еще тлеют в яме, согревая теплом лежащих вокруг. С реки тянет холодом, и я ежусь и пытаюсь протереть глаза. Я так и заснул сидя, опершись на друс.

В лагере уже движение, воины разминают затекшие за ночь ноги и руки, кто-то отправился к реке за водой, дозорные у берега меняются, сдают друг другу посты. Над рекой слышен гомон голосов — и на том берегу тоже движение и звон котелков, и вскоре и там над кострами вздымается к небу дым.

— Темволд, — повторяет женщина тихо.

Она лежит на боку на холодной земле и смотрит на меня. Волосы ее покрылись инеем и кажутся почти седыми.

— Что это значит? — спрашиваю я, хоть и знаю, что она не может меня понять.

Она поднимает свои связанные руки и смотрит на них так, словно видит в первый раз.

— Значит… — выговаривает она. — Это. Что.

— Без магии бесполезно, син-фиоарна, — говорит Эдзура позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, что он вытирает заспанное лицо рукой, усаживаясь на месте. Похоже, его разбудил мой голос, а может, он и не спал уже. — Если бы была магия, мы бы могли ее допросить. Есть такая травка, которая, если положить ее под язык, позволяет говорить на языке другого народа. Но без магии она не работает.

— Магии нет, — говорю я резко.

Мысли об Энефрет, об Инетис, об Унне — те, что я гнал от себя ночами, снова приходят ко мне в утреннем тумане. И мысли о матери, с которой я встретился в Шине, которую обнял — крепко, слыша ее глухие рыдания и чувствуя, как в груди кипит злость. Побережники были не просто врагами Асморанты. Они сожгли мой дом, превратили мою деревню в кучу пепла, разрушили то, что создавалось десятками Цветений.

Я вынимаю из-за пазухи нож, и женщина пищит и пытается отползти прочь, почуяв близкую смерть. Повязка сбивается, позволяя мне увидеть то место, где сходятся ее ноги, и я отвожу взгляд.

— Серпетис, — говорит она, и я вздрагиваю при звуке своего имени.

Я снова смотрю на нее. В свете утра я вижу, что кожа ее — землистого оттенка, а там, куда пришлись удары — почти черная. Я поднимаюсь и подхожу к ней с ножом в руке, поддеваю лезвием узел веревки и разрезаю его резким движением. Она тут же начинает растирать почерневшие запястья, но вскрикивает от боли, едва прикоснувшись к коже. Я вижу, что кожа треснула, и из ран выступает почти прозрачная кровь.

Эдзура сказал о магии. Он сказал о том, что только магия могла бы помочь нам допросить эту женщину. Во всем мире сейчас остался только один маг — Энефрет, и если кто и может нам помочь, то только она.

Я приказываю поднять пленницу на ноги. Она не может стоять из-за веревки, связавшей щиколотки, и я прошу подошедшего воина взвалить ее на плечо и последовать за мной.

Мы спускаемся к берегу, туда, где стоят дозорные. Они видят меня, но молчат, только провожают взглядами. Воин по моему знаку опускает женщину на землю и отходит в сторону. Мы у самого обрыва, и когда я хватаю женщину за волосы и приставляю к горлу нож, она, наконец, понимает, что это утро — ее последнее. Она не пытается сопротивляться, просто дрожит такой крупной дрожью, что, кажется, по телу пробегают волны.