Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Унна оказывается у него на пути быстрее меня, и она отталкивает его назад, удерживая за руки, и пытается справиться с мои сыном, который вопит от злости, не в силах вырваться из ее хватки.

— Пусти меня ты, уродина! Пусти меня! Пусти!

Еще немного — и в сонную ворвутся воины. Я спрыгиваю с постели и как есть, в одной рубуше с голыми ногами бегу через сонную, чтобы помочь Унне удержать моего беснующегося сына.

— Ненавижу магию! — выкрикивает Кмерлан. — Ненавижу!

Унна крепко сжимает его пальцы, и с воплем боли Кмерлан роняет нож. Л’Афалия приходит на помощь — она накидывает на моего сына покрывало, и втроем нам удается обездвижить его и опрокинуть на мою постель.

— Вон! — выкрикиваю я, когда один из воинов откидывает шкуру, и непривычная резкость в моем голосе заставляет его отступить прочь без единого слова.

— Пусти меня! — уже не кричит, а рычит Кмерлан. Он брыкается в коконе покрывала, но нас трое, и мы вместе гораздо сильнее одного маленького мальчика.

— Хватит! — все так же резко приказываю ему я. — Хватит вести себя, как маленький мальчик! Вспомни, кто ты есть, фиоарна!

Я ненавижу себя за то, что говорю с ним так жестко. На лице Кмерлана — боль, из глаз вот-вот польются слезы, но он уже не борется с нами. Завернутый в покрывало до самой шеи, он кажется мне совсем маленьким, и вскоре слезы уже капают из моих собственных глаз.

— Отпустите его, — говорю я Унне и Л’Афалии, и они тут же подчиняются. Я поднимаю своего плачущего сына на руки и сажаю себе на колени, совсем как в старые времена. Прижимаю его голову к своей груди, чувствуя, как на руку падают горячие слезы, и целую в макушку столько раз, сколько могу.

— Нам уйти, син-фира? — спрашивает Унна, но я качаю головой.

— Нет. Вы останетесь. Мой сын должен понять, что к чему. — Я задумываюсь. — Уже к концу Холодов вся Асморанта будет знать, что к чему. Пусть мой сын узнает всю правду от нас.

Ребенок в животе шевелится, и Кмерлан это чувствует и отстраняется.

— Ой. Тебе больно? — шепчет он, и я понимаю, что его злость прошла.

Я качаю головой, но спустя мгновение осознаю, что говорит он не со мной.

Он обращается к ребенку внутри меня.

36. МАГ

Дни вдали от Инетис не тянутся, но и не бегут вперед. Снег ложится и снова тает, золотой круг Чери снова уступает место среброликой сестре, и холодные ветра с севера несут мороз, от которого в груди стынет дыхание.

Я считаю дни и денежные кольца в кармане. Их становится все меньше — и тех, и других, а время словно топчется на месте и все никак не желает идти вперед.

Волнения в городе постепенно утихают. Магия ушла, и это страшно, но страшнее побережники, замершие на том берегу Шиниру. Говорят, их становится все больше. Шиниру уже покрылась хрупким льдом, который поутру тает, но к вечеру становится все тяжелее и толще. Скоро река замерзнет совсем, и по ней можно будет идти, как посуху. И тогда побережники нападут.

Впереди еще долгие суровые Холода. Одно дело — воевать под прохладным ветерком, обдувающим разгоряченное лицо, совсем другое — сжимать сведенными от холода пальцами древко друса, который больше не полетит в цель сам.

В Асме почти не осталось военных — только патрули, разгоняющие пьяные толпы. Все ушли в Шинирос, и даже Чормалу-мигриса правитель отправил туда, правда, говорят, по его собственному желанию. Мланкин перестал бояться магов, а маги почти не обращают на него внимания. Вся Асма, Асмора, вся Асморанта, затаив дыхание, смотрит на юг, туда, где горят костры и бряцает оружие. И бывшие маги, и те, кто не владел магией, сейчас думают только об одном. О том, что ждет завтра.

Много добровольцев ушло в Шинирос за прошедшие дни. Я ловлю на себе косые взгляды постояльцев самдуна, когда пробираюсь по шаткой лесенке в каморку, где живу.

Все знают, кто я. Все спрашивают себя, что я здесь делаю и почему не возвращаюсь в Тмиру, где горюет мой старый отец, или не иду солдатом в войско правителя, ведь я молод и могу держать оружие.

Из Тмиру вести доходят быстро, и там тоже не все хорошо — в эту осень землю постиг неурожай, а без магии запасов не набрать так быстро. Отцу приходится несладко одному, без Сесамрин, стоящей у плеча. А я трусливо прячусь у порога дома собственного зятя и жду, пока родит ребенка богине моя родная сестра, хотя мое место сейчас там, рядом с ним.

Я смотрю на знак Энефрет, замерший у самого сердца, ярко пылающий золотистым пламенем днем и ночью. Если бы Инетис сама захотела навестить отца, Мланкин не стал бы ее удерживать. Он был бы рад избавиться от нее — и от меня заодно, потому что мое присутствие тоже его раздражает.

Инетис вернулась из мертвых, но не посмела поднять на мужа голос, не посмела просить у него милости. Она могла бы поднять бунт, повести за собой бывших магов… наша мать обязательно бы повела людей за собой, это я знаю.

Вместо этого моя сестра засела в своей сонной и ждет, как и я.

Я слышу, что говорят люди. Инетис умерла… и вернулась к жизни, неся в чреве ребенка войны. Люди снова стали вспоминать прекрасную Лилеин, тень своего мужа и лучшую из син-фир. Белоснежные тонкие волосы и тихий голос мертвой правительницы так не похожи на черные непокорные кудри и резкий голос Инетис, за пять Цветений не избавившейся от тмирунского выговора. Люди говорят — и я слышу эти разговоры все время с объявления запрета — что Инетис принесла в страну несчастье.

Ее первое появление в Асморе ознаменовали костры, на которых живьем сжигали таких же, как она, магов — а сама Инетис осталась в живых, укрывшись вышитой простыней владетеля земель от неба до моря и до гор.

Ее возвращение лишило Асморанту магии и положило начало новой войне, умирать в которой отправились чьи-то сыновья и мужья — а Инетис снова осталась в безопасности, за крепкими стенами дома правителя.

Я слышу, как ее называют черной Инетис. Инетис-бедой, Инетис-несчастьем.

Инетис, которая стала женой самого правителя и покинула свой дом в день, когда ее мать объявили преступницей и приговорили к смерти.

Инетис, которая отреклась от магии ради любимого, которая была им предана.

Она вдруг стала воплощением плохих времен.

Я не знаю, почему так вышло.

И я не знаю, изменится ли что-нибудь, когда родится ребенок — этот бесполезный для Асморанты ребенок, потому что у нее уже есть определенный наследник и Кмерлан, который займет его место, если придет время.

— Цилиолис! — Я слышу голос Унны, доносящийся откуда-то снизу, и понимаю, что она бежит сюда, вверх по лестнице, в каморку под крышей, где я живу. Она кричит — я никогда не слышал, чтобы она кричала, — и я соскакиваю с постели, чувствуя, как натянулись, как струны, чувства. Что-то случилось.

— Я здесь! — говорю я, хоть она и знает, где именно меня искать.

Она распахивает дверь и останавливается, пытаясь отдышаться от быстрого бега. Волосы выбились из косы, щеки красны от холода. Я предлагаю ей воды, но она качает головой и почти падает на камень возле окна. Дыхание шумом вырывается из ее груди.

— Ребенок, — наконец, удается ей выдавить. Я готов бежать к Инетис сейчас же, если что-то случилось с ребенком, но Унна машет рукой, останавливая меня. — Ребенок сказал, что через два дня побережники начнут войну.

Она прижимает руку к груди, ее лицо краснеет, я вижу, что Унне тяжело дышать. Я наливаю воды в плошку и подаю ей, но она качает головой:

— Мы должны… — выдыхает она, — предупредить… их.

Она уже готова действовать. Глаза Унны горят, кажется, она прямо сейчас готова бежать в Шинирос с друсом наперевес.

— Как он это сказал? — спрашиваю я. — Ты уверена, что это был он? Ты думаешь, ему можно верить?

У меня много вопросов. Слова Унны, ее глаза говорят мне, что она верить сказанному, но сказанному кем? Не покинул ли рассудок мою сестру из-за всех этих лишений? Не придумала ли Инетис эти слова… это… прорицание?

Вот оно. Прорицание — слово, которое может погубить нас всех, если сказать его слишком громко.