Бабья доля (сборник) - Маргарита Агашина

Юрка

А. Н. Котляровой

Дверь подъезда распахнулась строго,Не спеша захлопнулась опять…И стоит у школьного порогаЮркина заплаканная мать.

До дому дойдёт, платок развяжет,оглядится медленно вокруг.И куда пойдёт? Кому расскажет?Юрка отбивается от рук.

…Телогрейка, стеганые бурки,хлеб не вволю, сахар не всегда —это всё, что было детством Юркив трудные военные года.

Мать приходит за полночь с завода.Спрятан ключ в углу дровяника.Юрка лез на камень возле входа,чтобы дотянуться до замка.

И один в нетопленой квартиредолго молча делал самопал,на ночь ел картошину в мундире,не дождавшись мамы, засыпал…

Человека в кожаной тужуркепривела к ним мама как-то рази спросила, глядя мимо Юрки:– Хочешь, дядя будет жить у нас?

По щеке тихонько потрепала,провела ладонью по плечу…Юрка хлопнул пробкой самопалаи сказал, заплакав: – Не хочу.

В тот же вечер, возвратясь из загса,отчим снял калоши не спеша,посмотрел на Юрку, бросил: – Плакса! —больно щелкнув по лбу малыша.

То ли сын запомнил эту фразу,то ли просто так, наперекор,только слез у мальчика ни разудаже мать не видела с тех пор.

Но с тех пор всё чаще и суровей,только отчим спустится с крыльца,Юрка, сдвинув тоненькие брови,спрашивал у мамы про отца.

Был убит в боях под СталинградомЮркин папа, гвардии солдат.Юрка слушал маму, стоя рядом,и просил: – Поедем в Сталинград!..

Так и жили. Мать ушла с работы.Юрка вдруг заметил у неёновые сверкающие боты,розовое тонкое бельё.

Вот она у зеркала большогопримеряет байковый халат.Юрка глянул. Не сказал ни слова.Перестал проситься в Сталинград.

Только стал и скрытней, и неслышней.Отчим злился и кричал на мать.Так оно и вышло: третий – лишний.Кто был лишним? Трудно разобрать!

…Годы шли. От корки и до коркиЮрка книги толстые читал,приносил и тройки, и пятерки,и о дальних плаваньях мечтал.

Годы шли… И в курточке ребячьейстало тесно Юркиным плечам.Вырос и заметил: мама плачет,уходя на кухню по ночам.

Мама плачет! Ей жилось несладко!Может, мама помощи ждала!..Первая решительная складкаЮркин лоб в ту ночь пересекла.

Он всю ночь не спал, вертясь на койке.Утром в классе не пошёл к доске.И, чтоб не узнала мать о двойке,вырвал две страницы в дневнике.

…Дверь подъезда распахнулась строго,не спеша захлопнулась опять…И стоит у школьного порогаЮркина заплаканная мать.

До дому дойдёт, платок развяжет,оглядится медленно вокруг.И куда пойдёт? Кому расскажет?Юрка отбивается от рук…

Баба Тоня

А. М. Синельниковой

И зимой, и осенью, и летом,и сегодня так же, как вчера,к бабе Тоне ходят за советомженщины огромного двора.

Я у ней бываю зачастую.Сяду тихо, прислонюсь к стене.И она хорошую, простуюжизнь свою рассказывает мне.

…Далека деревня Песковатка,вся как есть засыпана песком.Дом родной – забота да нехватка,замуж выходила босиком.

Всю-то жизнь трудилась, хлопотала,каждый день – с рассвета дотемна.И на всех любви её хватало,обо всём заботилась она.

Баба Тоня… Это не она липо ночам, когда ребята спят,раскроив куски диагонали,шила гимнастёрки для солдат?

Не её ли тёплые ладонивозрождали город Сталинград?«Антонин Михална!», «Баба Тоня…» —это не о ней ли говорят?

На экранах, в книгах и на сцене —знаменитых женщин имена.Только кто заметит и оценитто, что в жизни сделала она?

Шьёт внучатам кофточки из байки,моет пол да стряпает обед…Тихая судьба домохозяйки,ничего особенного нет.

«А боль пришла негаданно, нежданно…»

А боль пришла негаданно, нежданно,словно ударил трус из-за угла:на самом дне большого чемоданая спрятанную карточку нашла.

Засунул под газету осторожно,под смятый ворох грязного белья, —ты постарался сделать всё, что можно,лишь только с ней не встретилась бы я!

В глаза ей, что ли, посмотреть подольше?..Да что она? Да разве дело в ней?..Я порвала сейчас гораздо больше,чем карточку любовницы твоей.

Что ж! Вынесу еще одну потерю,обиду, горечь – как ни назови.Но никогда, ни разу не поверютвоим словам и книгам о любви!

«Справилась и с этой трудной ношей…»

Справилась и с этой трудной ношейволя непонятная моя.Вот опять о том, что ты —хороший, дочери рассказываю я.

Дочка рада! Дочка смотрит в оба.Ловит слово каждое моё.Видно, ей давно хотелось, чтобыбыл отец хороший у неё.

Только вдруг, как могут только дети,говорит без страха и стыда:– Если папа лучше всех на свете,почему ты грустная всегда?..

То ли больно, то ли горько стало.Что я дальше ей сказать должна?Я сказала: – Просто я устала,потому что я всегда одна.

Дочка брови сдвинула упрямо,на косичках дрогнули банты.Подошла ко мне. Прижалась.– Мама!Лучше всех на свете только ты.

Сын

Сияет ли солнце у входа,стучится ли дождик в окно, —когда человеку три года,то это ему всё равно.

По странной какой-то причине,которой ему не понять,за лето его приучилик короткому: – Не с кем гулять!

И вот он, в чулках наизнанку,качает себе без концапластмассовую обезьянку —давнишний подарок отца.

А всё получилось нежданно —он тихо сидел, рисовал,а папа собрал чемоданыи долго его целовал.

А мама уткнулась в подушки.С ним тоже бывало не раз:когда разбивались игрушки,он плакал, как мама сейчас…

Зимою снежок осыпался,весной шелестели дожди.А он засыпал, просыпался,прижав обезьянку к груди.

Вот так он однажды проснулся,прижался затылком к стене,разжал кулачки, потянулсяи – папу увидел в окне!

Обрадовался, засмеялся,к окну побежал и упал…А папа всё шел, улыбался,мороженое покупал!

Сейчас он поднимется к дверии ключиком щёлкнет в замке.А папа прошёл через скверики – сразу пропал вдалеке.

Сын даже не понял сначала,как стало ему тяжело,как что-то внутри застучало,и что-то из глаз потекло.

Но, хлюпая носом по-детски,он вдруг поступил по-мужски:задернул в окне занавески,упруго привстав на носки,

поправил чулки наизнанкуи, вытерев слёзы с лица,швырнул за диван обезьянку —давнишний подарок отца.

Журавли

А. и Н. Мизиным

Зима, как говорится, злится!Но где-то там, ещё вдали,летят серебряные птицы,седые птицы – журавли.

Они летят дорогой длинной,путём, не знающим конца.Упрямым клином журавлинымони врезаются в сердца.

И кличем, полным вешней новью,и каждой жилочкой в крыле,и той безудержной любовью,которой тесно на земле!

Они прошли такие дали,они летели столько дней!Они, наверно, так устали,что и не думают о ней.

Они встречали снег и слякоть,туманов липнущую сеть.Они поют – чтоб не заплакать.Они летят – чтоб долететь.

И вдруг один вздохнул усталои начал падать тяжело.Но где-то рядом трепеталородное серое крыло.

И он схватил последним взглядомцепочку вытянутых тел(а то крыло всё билось рядом!)и – не упал.И – долетел.

…Они летят по всей России,седые птицы – журавли.Их треугольники косыевесь белый свет пересекли.

И перед первым снегопадомв тугую синь взовьются вновь.Они всю жизнь летают рядом,а это —больше, чем любовь.

Арбуз

Михаилу Луконину

Морозным ветреным снежкомс утра хрустит базар.Старик накрыл большим мешкомтугой зелёный шар.

Обтёр заиндевелый усозябшею рукойи закричал:– А ну, арбуз,арбуз, смотри какой!

К нему – народ со всех сторон.Старик твердил:– Бери!Но кто-то громко крикнул:– Он, поди, пустой внутри!

И в тот же мигна этот крик,как коршун,кинулся старик.

Сказал негромко:– Врёшь!Сказал и вынул нож.

Как он успел?И как он смог?В какой зелёный круглый бокударил сгоряча?Но – хлынул на снегалый сок!И всем почудилось:у ногне снег, а золотой песок —далёкая бахча.

Арбуз лежал передо мной,и сочен, и багров,как щедрый августовский знойБыковых хуторов.

Арбуз лежал,живым огнём —огнем земли горя.И тихо таяли на нёмснежинки декабря.

Карнавал