Дети, играющие в прятки на траве - Александр Селецкий

— Кстати, если утром дождь утихнет, — заявил Харрах, укладываясь на скамью, — ничто нам не мешает город посмотреть. Такое, знаешь ли, раз в жизни выпадает. Повезло, чего там говорить! Другие и мечтать не смеют… Да и дождь — какая нам помеха?! Черте ним. Было бы светло…

— Угу, — ответил я, ворочаясь на жестких досках (прямо первобытная житуха, вдруг подумал я), — конечно, поглядим! Но только жрать охота…

— Думаешь, я не хочу? — угрюмо возразил Харрах. — Нет, что-то я такое прихватил с собой, какие-то пакетики в карманы сунул… Да ведь только…Ладно, если уж совсем невмоготу — возьми, перекуси. Но лучше до утра оставить. Утром есть сильнее хочется. А нам еще обратно плыть… Спокойной ночи.

Ночь и впрямь прошла спокойно. Против ожидания, заснул я очень быстро — даже мыслей о собачниках не возникало больше, а когда раскрыл глаза — светило солнце, со всех крыш и веток звонко капало, и где-то в вышине, не видные отсюда, из беседки, громко и многоголосо пересвистывались разные пичуги, остающиеся зимовать в наших краях. И перелетные поют, конечно, им соскакивать покуда рановато, но особенно наяривают в это время домоседы, словно торжествуют: вот теперь-то и начнется жизнь, без конкурентов — самое раздолье!.. Да ведь и у нас сейчас нет конкурентов, неожиданно подумал я, одни — на целом берегу… Харрах уже проснулся и сидел на лавочке, поджавши ноги, с явным омерзением уставясь в пол беседки, — там действительно дерьма и мусора скопилось чуть не по колено. Как мы в темноте не вляпались — уму непостижимо!.. За ночь наши вшитые в костюмы слабосильненькие микрогрелки все-таки сумели высушить одежду, так что ощущение тепла и сухости теперь было особенно приятно. Ноги, к счастью, не промокли совершенно — мы с Харрахом, точно сговорившись, натянули на себя осенние, еще не по сезону, мокроступы. Ну, хоть тут сообразили…

— Что, позавтракаем? — предложил Харрах. — Я будто чувствовал, что нам придется здесь застрять, и прихватил немного. Помнишь, говорил тебе? Нарочно до утра хранил. Теперь вот — пригодилось… Все целехонькое. Поделиться?

— Да уж можешь сам все съесть! — пренебрежительно ответил я и пальцем ткнул в свою напоясную сумку. — Тоже, видишь, не пустой.

— И ты вчера молчал? — обиделся Харрах. — Нам этого хватило б и поужинать, и…

— Сам же не велел. Я думал, что и вправду…

— А, жадюга! Я тебе еще когда-нибудь припомню!.. — в шутку пригрозил Харрах. — Ну ладно. Хоть позавтракаем сытно. И тогда — вперед!

— Здесь есть не буду. Больно уж противно! — покривился я. — Смердит, и вообще… Дерьма лохань.

Харрах кивнул. Мы вышли из беседки и, заметив рядом длинное поваленное дерево, уселись на него.

— Вот, — разглагольствовал Харрах, усердно уминая бутерброд с курятиной и из карманной термофляги запивая его сладким и горячим чаем с молоком (на редкость гадостное пойло, я считаю), — вот: кому-нибудь расскажешь — не поверят. Или столько шуму разведут, что лучше б и молчал…

— Ну, это точно, — согласился я, жуя свой бутерброд с отборной лягушачьей белою икрой (деликатес по нынешним-то временам!). — А объяснять придется все равно. Не избежать… Теперь, — я покосился на хронометр, — десятый час… Поди, уж вся округа на ногах — нас ищут, паника…

— И папа твой от горя рвет на всем себе густой волосяной покров!.. — в тон мне добавил со смешком Харрах. — Не обижайся — это занесло меня чуть-чуть, бывает… Ну, конечно, ищут!

— Да чего уж!.. — я махнул рукою. — Мой папаня что угодно оборвет и на себе, и на других, когда взъярится. Он умеет… А собачники-то, верно, по домам сидят, помалкивают, им сейчас высовываться — грех!

— Они зато вчера — работали…

— Вот я отцу-то все и расскажу, — заметил я.

— Тогда придется и про этот город рассказать, и про информатеку, и про случай у часовни, и про все-все-все… — Харрах серьезно и с тревогой глянул на меня. — Большой процесс начаться может… — Он вздохнул. — Что там собачники! Так, мелюзга… Тебя в герои возведут. Верняк! — он подмигнул мне, и я вдруг почувствовал какой-то нехороший холодок в груди.

— Нуты, Харрах, даешь! — Я сокрушенно сплюнул. — Ну и шуточки же у тебя! Смотри, накаркаешь.

— А мы все ходим как по ножичку. — Харрах пожал плечами. — Да. И я, и ты, и твой отец. И мой… Мы все! Ну ладно, двинулись? Посмотрим город?

Разговор мне этот очень не понравился, но продолжать его я не решился, сам не знаю почему. Уж слишком озабоченный, серьезный вид, наверное, был у Харраха. А сейчас такое утро окружало нас, и мы так славно выспались, что там ни говори!.. Мы уж собрались со двора идти на улицу, но тут Харрах со странным выраженьем на лице взял меня за руку.

— Гляди-ка, где мы ночевали! — произнес он тихо.

Я поспешно обернулся. М-да… Двор и в самом деле был большим подарочком, как, впрочем, и беседка — тоже. Лишь теперь мне стало ясно: под дождем, впотьмах, мы забрели на кладбище, не слишком знатное, но — настоящее: с дорожками, с могилками и каменными плитами, поставленными на попа. А местом нашего ночлега, судя по всему, был старый склеп или часовня, или я уж и не знаю что, но только все равно — заведомо кладбищенского типа. Я на кладбище был всего раз, когда мы хоронили бабушку в пакете (на семейный крематорий она, хоть убей, не соглашалась), и, по сей день помню, меня зверская тоска тогда взяла. И вот — теперь… Опять… Внезапно захотелось убежать отсюда, прочь, чтобы не видеть ничего и эту дьявольскую ночь забыть навек… И утро сразу перестало радовать, и странной пустотой повеяло в желудке, точно и не завтракал совсем…

— Ну, если уж мы тут, давай посмотрим, — неожиданно сказал Харрах. — Не слышал я, чтоб биксы так-то хоронили… Интересненько!.. Что, испугался? И дурак! Заброшенный и мертвый город… Получается что это место — самое живое в нем!.. Здесь сразу двое ночевали! Каково?!

Да, юморочек у него бывает — еще тот…

— Что ж, поглядим, — кивнул я скрепя сердце.

Мы пошли по гаревым дорожкам, останавливаясь возле плит, чтоб прочитать полуистершиеся надписи на них. Но прочитать мы не сумели ни одной — язык был совершенно непонятный, буквы диковатых очертаний покрывали твердое шершавое пространство, и весь облик их мне вдруг напомнил выражение лица, с каким вчера сидел на корточках подле часовни мертвый Фока. Я, против воли, судорожно дернулся, случайно зацепил рукой плиту, и тут она на удивление легко, как на шарнире, повалилась, опрокинулась с могилой вместе, а вернее — с надмогильным холмиком. Атам, под ним… От неожиданности меня пот прошиб и подкосились ноги. Под надгробьем было — пусто, ничего! Был хорошо укатанный, отлично сохранившийся асфальт, каким когда-то покрывали площади, и улицы, и разные дворы… Пустое кладбище, обыкновенный камуфляж! Зачем? Кому понадобился этот бред?! Какой-то бес проник в меня, и — началось… С разбегу я толкнул еще одну плиту, другую, третью — плиты падали с пугающим звенящим звуком, как игрушечные, открывая глазу прежнюю, залитую асфальтом землю. Дикость, чушь!.. Мне показалось, что я сплю — по-прежнему на лавке, в грязном склепе, что мне снится идиотский сон… Но нет, Харрах был рядом и он тоже видел это.