Польское Наследство - Владимир Романовский

— А ведь спою!

— Мы в церкви, Гудрун.

— Ну так веди себя прилично. А то спою.

— Я стараюсь.

— А у вас там, на Ряженке, спокойно? — спросил Гостемил.

— Знаешь, болярин, — Сметка покачал головой, удивляясь. — Невероятно! Холопья все перепуганы, охраны у нас — только повар с вертелом, но лихие люди к богатым, надо понимать, идут в последнюю очередь. Богатых начинают грабить только когда видят, что грабеж бедных сходит с рук. Даже несправедливо как-то. Уж я даже сверд свой дедовский выволок из кладовой, и повар мне его наточил, как смог.

— Не накличь беду, — сказала Гудрун.

— Мы в церкви, не богохульствуй.

Вышел к ним Илларион и сказал, что все готово. Повел всю компанию в подсобное помещение — малую молельню. Почему он не захотел ее крестить в главном зале, Ширин не поняла. Стояла, смотрела на крест, исполняла все, о чем Илларион ее просил. Илларион буднично смазывал маслом какие-то приспособления, тем же маслом мазал ей лоб, показывал, как нужно креститься двумя пальцами. Временами она поглядывала на Гостемила, и он улыбался.

В какой-то момент ей стало не по себе. Она стала выполнять все механически, отзываясь на просьбы, делая нужные жесты и поклоны, но глаза ее остановились на распятии, в груди стало тесно, мысли разбежались.

Я знаю, Ты есть, сказала Создателю Ширин. Я верю в Тебя. Мне так нравятся эти люди, что я счастлива. Помилуй их и помилуй меня. Даю Тебе слово, что к вечеру всё расскажу отцу. Не сейчас, а к вечеру. Дай мне еще несколько часов счастья.

Где-то ближе к концу ритуала она услышала имя, которым ее нарекли — Елена.

А снег продолжал валить, и все густел, и скрипел под ногами. Гостемил поймал снежинку, показал Ширин, и слизнул ее с руки. Она поступила так же. Пресная вода, без особого вкуса.

— Ты видела раньше снег? — спросил он вдруг.

— Нет.

— Давай поиграем в снежки.

Про снежки наставники ей все уши прожужжали во время оно. Ширин решила попробовать. Гостемил сгреб снег с одной из граней забора голыми руками и слепил небольших размеров шар — как для игры в мяч. Ширин заколебалась. Он отдал шар ей. Шар был холодный, мокрый. Гостемил слепил еще один снежок, взял его двумя пальцами и, не замахиваясь, стоя перед ней, пульнул его Ширин прямо в лоб. Она опешила. Гостемил сделал большие глаза. Тогда она тоже взяла свой снежок двумя пальцами, прицелилась, кинула, но Гостемил увернулся, и показал ей язык. И кинулся лепить следующий снежок. Ширин, следуя его примеру, наклонилась и собрала в пригоршню снег прямо с земли. Опыта лепить снежки у нее не было, и она завозилась и зазевалась, и следующий снежок Гостемила, брошенный с легким замахом, угодил ей в плечо. Она возмутилась и кинула свой снежок в Гостемила, но он снова увернулся и вдруг спрятался за дерево, и стал там лепить следующий. Тогда, рассердившись, Ширин быстро слепила снежок и стала проводить обходный маневр. Но Гостемил двигался так, чтобы между ним и Ширин все время было дерево, и вдруг, неожиданно высунувшись, кинул снежок, и попал Ширин в щеку. Кидал он не в полную силу, но все равно было больно и обидно. Еще пуще разозлившись, Ширин кинулась к нему со своим снежком, а он стал от нее убегать, хохоча. И вдруг ей тоже стало весело. Она кинула снежок, попала ему в спину, поскользнулась, упала в снег, вскочила, стала лепить следующий. У Гостемила снежки получались быстрее — но только в начале. Ширин удалось выбрать момент, когда он наклонился за следующей порцией снега, и стал распрямляться — тут она и швырнула в него снежком, и попала прямо в лицо. Гостемил покачнулся и упал плашмя в снег. Ширин испугалась, подбежала к нему, присела, а он схватил ее за шиворот и повалил — прямо в снег, лицом вперед, а сам вскочил, хохоча. Она тоже вскочила и закричала:

— Ах, ты!

И тоже стала хохотать. Некоторое время они лепили снежки и гонялись друг за другом, скользя, падя, вскакивая. Сметка и Гудрун, выйдя из церкви, смотрели на них и улыбались.

— Перемирие! — крикнул Гостемил. — Иди сюда!

Ширин кинула снежок, попала Гостемилу в бедро, но он помотал головой и поманил ее. Она подошла.

— А чего эти двое стоят и ржут, — тихо сказал он. — Непорядок. Делаем так. Расходимся, прикидываемся, что сейчас снова будем кидаться друг в друга, но как только ты слепила снежок — сразу кидай в них, и я тоже кину.

Ширин посмотрела на него испуганно.

— Не бойся, — сказал он. — Снежки не камни. Только кидай не очень сильно, а то мне давеча в морду попало, так, доложу тебе, как кулаком въехали. Дщерь моя атлетическая. Вперед, не трусь.

Она отошла, слепила снежок, и решила, что подождет, пока Гостемил бросит первый, но в этот момент снежок, брошенный Сметкой, попал ей в ухо и шею, и часть снега ссыпалась за рубаху и обожгла холодом спину. Ширин рассвирепела и бросила свой снежок в Сметку, а в это время Гудрун метнула в Гостемила целый ком.

— Дочка, на помощь! — крикнул Гостемил.

И вчетвером они принялись отчаянно и быстро швырять друг в друга снежками. И все смеялись.

Распаренная, с горящими щеками, Ширин не забыла — отошла по окончании игры чуть в сторону и сказала тихо,

— Спасибо Тебе, — по-арабски, а затем на всякий случай повторила по-славянски.

— Какие кроги нынче открыты? — подумал вслух Гостемил. — Нам всем срочно нужно позавтракать!

Чета Голубкиных и Моровичи, отец и дочь, отправились на поиски открытого крога. И через четыре квартала таковой нашли — прямо на Боричевом Спуске. Крог этот содержала толстая пожилая саксонка. Женщина практичная, едва прослышав о беспорядках, она сразу наняла себе шестерых дюжих парней с боевым опытом, хорошо им заплатила, и пообещала столько же, если они сохранят крог в целости до окончания беспорядков.

Посетителей было несколько. В печи весело горел огонь. Голубкины и Моровичи облюбовали добротный дубовый стол рядом с печью.

Яичница по-житомирски с корбуками и ветчиной, приправленная сыром, укропом, мелко порезанными огурцами, луком, и соусом из перца и сечки невероятно понравилась Ширин. От вина она отказалась, но решила попробовать хлебный квас, и он ей понравился не меньше яичницы.

Голубкины ни разу не спросили ее, откуда она такая взялась — с темными волосами, с пухлыми неславянской пухлостью губами, ранее не крещеная. У четы наличествовало — возможно, врожденное, но скорее всего привитое хорошим воспитанием — чувство такта. Обращались они к Ширин — Елена. Было непривычно, но неудобства Ширин не испытывала.

Какой-то симпатичный паренек пристроился за столиком неподалеку от них и тоже заказал себе завтрак. Голубкины посматривали в его сторону, переглядываясь. Через некоторые время, пожав плечами, Сметка сказал:

— Стесняется. Это наш сын, Лель. Надо бы его позвать.

— Лель? — переспросил Гостемил.

— Это мы в юности с Гудрун играли в такую игру, — объяснил Сметка. — И доигрались.

— Пусть еще поломается, — сказала Гудрун. — Он давеча напроказил. Прачке плюху залепил. Кретин. На холопку руку поднял.

— В общем-то за дело, — заметил Сметка. — Она его стращала неделю, говорила, что обо всем расскажет. Хотя, насколько я понимаю, рассказывать нечего — ну, помиловались раза два, дальше поцелуев томных дело не пошло.

— Во-первых, он наверняка врет, — сказала Гудрун. — Во-вторых, даже если это правда, тиун поверит прачке, а не ему. Прачка скажет, что он ее изнасиловал, и тиун выдаст ей вольную. Какого лешего — где теперь в Киеве хорошую прачку найдешь?

— Лель, иди сюда! — позвал Сметка.

Лель встал и направился к их столу. Встал почтительно рядом с родителями.

— Вот, познакомься, — сказал Сметка. — Это болярин Гостемил, и дочь его, Елена.

— Здравствуй, болярин, здравствуй, Елена, — сказал Лель, хмурясь.

Было ему лет девятнадцать на вид. Невысокий, но крепкий, приятный лицом, с белесыми, едва заметными бровями, циничным абрисом губ, с пробивающейся мягкой бородкой. Красивый, подумала Ширин. Даже очень. Мелькнула мысль — сегодня мы идем к ним в гости, и нужно будет улучить момент. В Киеве женщины берут инициативу в свои руки не скрываясь, вот и нужно будет это сделать. Не умирать же мне девственницей. Паренек явно развратный, вон у него глаза какие… масляные… не откажет.

Лель поразглядывал ее некоторое время, присев на ховлебенк рядом с Гудрун.

— Сегодня вечером они придут к нам в гости, — сказала Гудрун. — Чтобы никаких скандалов дома. Понял?

— Понял, — легко согласился Лель. — А скажи, Елена, ты любишь пряники?

— Люблю, — ответила Ширин.

— Здесь недалеко есть заведение, там потрясающие пряники. И кава самая лучшая в Киеве. Хочешь, мы туда с тобой пойдем, прямо сейчас?

Гудрун дала ему подзатыльник.

— Не обращай внимания, Елена, — Сметка криво улыбнулся. — Он ко всем девушкам пристает. Уж не знаю, в кого он такой пошел.