Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телевизор мне подарил информацию и про Полину с Тимуром. Они оба регулярно мелькали в «ящике» как молодые, яркие политики. Оба, между прочим, депутаты Думы. Тимур от КПРФ, а Полина от «Единой России». Их яйца аккуратно и дальновидно лежали в двух корзинках.
Полина посолиднела, отрастила политически соответствующие партийной работе плечи и грудь, перестала краситься в брюнетку, отпустила волосы и забрала их в скромный и строгий пучок. Выражение лица у неё стало по-учительски озабоченным, губы по-иезуитски сжались, брови навсегда застыли в положении «я вами очень недовольна».
Тимур же… Волос на башке осталось совсем мало, лицо сделалось типично функционерско-коммунистическим: меня передёрнуло, когда крупным планом его отяжелевшее, обвисшие щеки взяла камера. Ух, какой он стал антилиберал и борец за прошлое – аж слюна брызнула, и вещал он с мокрой нижней губой, бликовавшей от яркого освещения. Настоящий Дементий Брудастый с органчиком в голове: «подпевалы Госдепа», «страна встаёт с колен», «заплёвывают наше прошлое». Бесстыжая твоя отъевшаяся морда!
Полина регулярно приходила на ток-шоу, только более серьёзные, чем Маринкины, где всегда гладкими словами излагала точку зрения своей партии.
Камера часто «подлавливала» Полю и Тимура вместе, впрочем, они и не скрывали, что состоят в семейных отношениях.
– Как же вы уживаетесь с оппозицией в собственном доме? – игриво спросила корреспондент Полину в очередной передаче.
– Ах, ха-ха-ха! – кокетливо засмеялась Ивашкевич. – Мы с Тимуром договорились, что политика остаётся за порогом нашего дома.
Врёшь! Вы дома яйца перебираете и раскладываете по ёмкостям! А политические решения принимаете в постели. И это чудище Ивашкевич когда-то давно декламировала наизусть стихи Ахматовой, когда мы гуляли весной по бульвару! И была такой близкой, родной, своей. А фамилию препротивного Тимура я носила столько лет… Тьфу, глаза б мои на них не смотрели.
И вот, наконец, монтаж, склейка. И мы сразу в 2004 году.
Год оказался переломным. Лично для меня ничего не менялось – я жила всё так же благополучно, холя и лелея свою Сонечку, общаясь с милыми моему сердцу людьми, сохраняя хорошие отношения с Юрой и продолжая наслаждаться им как мужчиной физически и эстетически. Но мы оба держали определённую дистанцию, которая не давала нам сделаться по-настоящему близкими и родными. Любовь между нами не вспыхнула, но мы уважали и ценили друг друга.
И я писала стихи. Отрада, вкус жизни, огромная часть моего счастья (главная часть – Сонечка), да и смысл самой жизни в большой степени.
А ещё я «зависала» на форумах в интернете, но не простых форумах, а для таких же чокнутых, как я сама: туда сбегались для общения с себе подобными те, кто не находил общего языка с близкими и родными. Мы все ощущали этот мир по-особому, у нас было собственное вИдение его красок, звуков и проявлений.
Это были люди очень и не очень талантливые, просто способные и, увы, похоже, что совсем не. Но их… нас… объединяло главное: бескорыстная любовь к творчеству, желание поделиться чем-то, что тебе бесконечно дорого, но никому или почти никому не нужно.
Между прочим, я быстро оценила объективную реальность и даже не предлагала свои стихи издательствам. Стихи сейчас не нужны, ими не увлекаются, книги с поэзией не издаются, потому что не продаются. Одна знакомая редакторша сказала жуткую фразу «умирающий вид литературы». Ну уж нет!
На том самом форуме я убедилась: не умирающий. Потому что мы есть. И обойдёмся без широкой публики. Нам хватит друг друга.
Всё шло хорошо.
Но в 2004 году, где-то по весне, я почувствовала лёгкий холод внутри, что-то сродни первобытному страху: нет никакой очевидной опасности, но есть ощущение, что может случиться беда. Какое-то время не могла понять, в чём дело, искала причину в себе, в своём доме, но не находила. Потом дошло.
Мне очень не нравилось, что творится в стране в целом. Во мне проснулся материнский охранный инстинкт, который чувствует реальную опасность для своего детёныша – здесь, в этом месте, в конкретной географической точке.
Время от времени я видела в телевизоре матереющих Полину и Тимура, партию власти и так называемую оппозицию, и на их примере становилось очевидно, как там, наверху, всё схвачено и назначено, что это всё надолго и бесперспективно.
Моя страна захлёбывалась от дурных нефтяных денег и постепенно погружалась в бездну собственной глупости. Ничего не производя, лишь торгуя природным ресурсом, она, страна, всерьёз решила, что окончательно «встала с колен», всех победила и впредь будет жить только лучше и жирнее. Не задаваясь вопросом – а с какой стати?
Я решила проверить свои тревожные ощущения, поинтересовавшись Юриным мнением.
– Это надолго, как думаешь?
– Пока на нефть такие цены.
– А когда они могут измениться?
– Да кто ж знает? Может, на десяток лет хватит, может, завтра всё рухнет. И ещё возможен вариант, когда с большой дури разжиревшее на лёгких деньгах государство наделает глупостей, и тогда вообще случится катастрофа.
Впоследствии я очень оценила Юркин ум. Как в воду глядел.
– И что делать вменяемым людям?
– Ковать железо, не отходя от кассы, – усмехнулся тот. – Пока прёт, надо зарабатывать и правильно вкладывать. Потом… драпать отсюда, потому что станет кисло.
Страна пела и плясала, широко тратила нефтяные баксы, швыряя их во все стороны, буквально прикуривая от них. Зарплаты росли, аппетиты тоже, дурной патриотизм подпитывался материально, народ сатанел от кредитов и потребительского ража.
И я поняла, что не хочу и не допущу для Сонечки жизни во всём этом, среди людей, не понимающих, где верх, где низ, наивных до дурости и инфантильных по сути своей – в массе. Не хочу для своего ребенка жизни в ожидании катастрофы, которая неминуема.
Именно на этих пугающих размышлениях, как на мощном удобрении, созрела и чётко оформилась моя мечта. Поначалу я, конечно, подумала про Израиль и имеющееся у меня гражданство. Можно уехать туда, где я своими глазами видела рай для детей. Но для меня рая не будет. Там моя мечта неосуществима.
…Намечтала я себе свой собственный маленький Астероид в стороне от большой городской суеты. Домик где-нибудь в тихой Европе, на окраине, но близко к цивилизации, в окружении природы и – мечта! – рядом с горами. И не просто домик, а прибежище для таких, как я. Нет, не общежитие, не гостиница, а приют, что-то вроде «дома творчества», где художник может найти уединение, чтобы, скажем, закончить роман, написать картину или просто подумать.
Дело в том, что многие из пока что непризнанных и даже тайных (от близких) творцов, с которыми я общалась в интернете, жаловались, что у них нет никакой возможности всласть поработать, даже если они берут отпуск на основной службе. Ну, берут,
