Смешно или страшно - Кирилл Круганский

– Черт. Не то утверждаете, г-н. Ставнин!

– Смотрите, называется “Выхожу одна я на танцполы”, ― засмеялась Катенька.

– Кто это сочинил? Выхожу одна я на танцполы, сквозь клубный дым блестит мой юный фейс, ночь тиха, в стакане черри-кола, и для виски заготовлен спейс, ― прочитала Дианочка, ― как будто писал шестидесятилетний сальный дед.

– Точно. На ржавом джипе.

– В ковбойской шляпе.

– А пальцы ― в женском соке.

Если бы я числился автором этой песни, то давно рыдал бы в углу, обхватив колени.

На этой же неделе Одри привез фотографа, из-за чего у меня и Альберта Сергеевича отняли уроки. Совсем незаметно начался август, а значит ― мне оставалось побыть с моими любимыми девочками чуть больше десяти дней. Мы достигли некоторых успехов: они хорошо двигались, укрепили мышцы брюшного пресса, могли отжаться каждая по пять раз и на уроках Ролана Петровича выдерживали с легкостью все занятие.

Я невероятно полюбил их и с грустью думал о предстоящем расставании. Они обещали найти меня, как только раздобудут телефоны где-нибудь на гастролях. Мне казалось, любовь моя ― взаимна. И вскоре убедился в этом.

Как-то, зайдя в спортзал, я застал девочек дерущимися. Вернее, дрались Дианочка и Дашенька, а Катенька их разнимала. Я застыл в ужасе, но через секунду бросился к ним и растащил. Дианочка села на скамейку и горько заплакала, Дашенька взяла баскетбольный мяч и стала с силой колотить им об пол. Я спросил Катеньку, которая держала правой кистью левую и морщилась от боли:

– Что произошло? Вы с ума сошли? Вам же нельзя. Как вы будете выступать, если все перекалечитесь?

Катенька опустила голову и молчала.

– Что случилось? ― повторил я.

– Они поругались.

– Из-за чего?

– Из-за тебя.

– Из-за меня?

– Ну да.

– Почему?

– Дианочка сказала, что любит тебя, Дашенька тоже. Дианочка сказала, нет, он мой. Дашенька сказала…

– Что?

– Хуй тебе. И началось.

– Ладно, ― сказал я, ― молодец, что разняла их.

– Да я бы тоже, ― ответила Катенька.

– Что тоже?

– Подралась за тебя. Да только тогда разнимать кому?

В тот день я понял, что не смогу с ними разъединиться. Я не знал, как это предпринять. Просить Ставнина, чтобы он дал мне какую-нибудь должность. Что там нужно на гастролях? Стирать концертные костюмы. Чистить картошку для концертных обедов. Я соглашусь на все. Только лишь бы разлука не разлучила нас.

А что если… Если Ставнин скажет нет. И между мной и девочками упадет тяжелый шлагбаум расставания. Эта мысль меня страшила. Но ― нужно было еще дождаться разговора со Ставниным… Если он выберет “нет”, я найду, что возразить…

***

Проскочило несколько дней, полных любви и враждебности. Вышло так, что на две ночи Всеволоду Федоровичу пришлось уехать. Он оставил вместо себя Одри, рассказал про систему паролей, а про допустимые покупки не рассказал. Поэтому учителя мои пили два дня: не стесняясь, наотмашь. Одри сидел в будке, важный и торжественный, и к пансионату не приближался, а Альберт Сергеевич, Ролан Петрович и Фердинанд Семенович вели уроки в полупьяном состоянии. Девочки жаловались, что учителя приставали к ним. Фердинанд Семенович выдумал новое время в английской грамматике ― Oral Continuous и лез целоваться, обдувая коньячными ветрами. Двое других даже не озадачились и этим, а просто говорили, что нужно раздеться. Ролан Петрович добавлял:

– Перед своим физкультурщиком готовы без панталон плавать, а я тоже хочу в зрелищах участвовать. Пустите, пустите в круг.

Я отвинтил перекладину турника и отдал девочкам, сказав засунуть ее на ночь в дверные ручки. И это еще был первый день.

На второй я после урока пришел к себе ― принять душ после игры в волейбол. И обнаружил, что мой телефон пропал. Я всегда перед занятием выкладывал его на стол, не брал с собой. И теперь он исчез. Я пошел на поиски. Где-то внутри я уже понимал, что произошло, у кого мой телефон и зачем он им. Им ― учителям.

Я нашел их в столовой. Они ждали меня. Сидели за столом с двумя бутылками. Стаканыч спал на стульях пьяным сном. Он побагровел, раздулся и время от времени поднимал голову и хрипел:

– Я же из Ярославля. Из Ярославля, блядь.

Как будто это что-то значило теперь.

Мой телефон лежал перед Альбертом Сергеевичем, он держался как главный.

– Чтобы ты никуда не позвонил, ― сказал он. Сказал медленно, нетрезво.

– Что вы собираетесь делать?

– Мы твоих маленьких влюбленных рабынь… ― и он звонко шлепнул ладонью по сжатому кулаку Ролана Петровича, который тот любезно подставил.

– А как же господин Ставнин? ― спросил я.

– А что нам твой Ставнин? Он, думаешь, для чего их тут воспитывает? Старый дурак.

Я понял, что они окончательно пьяны: сколько раз они признавались мне в преданности к Ставнину, а сейчас его имя стоило дешевле мыла.

– Альберт Сергеевич, у вас же дочь. Помните? В Архангельске.

– Помню, ― вскочил он и ударился коленом о стол так, что посыпались стаканы с коньяком, ― я все помню. Каждую из них. Сотни учениц. Сотни дочерей. Сотни отказов, после которых я не мог подняться с земли. А здесь мне казалось ― я нашел. Мы все (он обвел рукой стол) нашли. Но эти вокзальные шлюхи предпочли тебя: тупого, бездарного учителя физкультуры.

Я соображал как в бреду. Компания на взводе, Всеволода Федоровича не будет до завтрашнего утра. Коньяка у них еще полно. Телефона нет. Если я побегу к проходной, они сломают дверь и обесчестят моих девочек, которые давно для меня сделались чисты. Что делать?

– Они заперлись в спальне, ― сказал я. ― Только мне и откроют. Приходите минут через двадцать. Я попытаюсь их уговорить.

– Если ты их не уговоришь, мы влезем через окно.

– Я уговорю. Вы хотите их… в спальне?

– Начнем со спальни.

Я вышел из столовой, зашел к себе и побежал в пансионат. Девочки сидели в спальне.

– Взаимная любовь, ― назвал я пароль, которых что-то много стало в последнее время в моей жизни. Они открыли. В минуту я уложил рассказ и свой план. Еще через минуту мы уже бежали, как могли, к проходной. К счастью, день был пасмурный, и я сказал Одри:

– Вот, веду на речку.

Он заглянул в тетрадь, которая была разделена у него на две графы: “можно” и “нельзя”.

– Это можно, ― улыбнулся он.

Мы вышли на волю и неспешно пошли к реке. Я смотрел на часы. Прошло десять минут. Проходная скрылась за поворотом.

– Быстро, переобувайтесь, ―