Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вздохнул и пояснил:
«Не совсем! Управлять ими я не могу и не собираюсь, но людей этих знаю. Я, поверьте, тоже был против рейтинга! Глупость та ещё… Прислушиваются ко мне через раз, если вообще прислушиваются…»
«Потрясающе, — весело прошептала Печерская. — Знаете, нет ничего притягательнее мужчин, у которых хватило харизмы кого-то себе подчинить. Пусть даже только студентов. Ну, конечно, вы не признáетесь! Я и не ждала. Мне требуется другое. Как вы думаете, можно устроить встречу Владимира Викторовича и этих, как их, ваших народовольцев?»
«Они не народовольцы, даже и близко нет! — возразил я. — Чему остаётся только порадоваться… Даже не верю, что вы предлагаете такое! А ему… зачем это нужно?»
«Как же! — пояснила моя коллега. — Обсудить условия мирной жизни хотя бы до июня. В июне должно решиться, кто будет новым деканом! Что-то вроде: они не трогают его, а он не трогает вас. Идёт?»
Признаюсь вам честно: до этого «Идёт?» я не верил в хоть микроскопический успех затеянной Адой «тихой революции». Но вот Бугорин, человек весомый и серьёзный, крепко сидящий в своём кресле, съевший собаку на служебных интригах, через свою приближённую уже пробовал вступить с нашими «революционерами» в торги. Что-то неуловимо менялось в вузе: небольшой по внешнему выражению, но по смыслу — почти тектонический сдвиг. Неужели наша скромная лаборатория оказалась причастна к этим изменениям? Да нет же! — уверял я себя. Ну, какой из меня ниспровергатель основ? Кроме того, мне роль революционера и всегда была противна… Следовало, однако, отвечать.
«А вы ведь, похоже, его доверенное лицо, Юлия Сергеевна?» — спросил я, глядя моей коллеге прямо в глаза. Печерская заморгала. Широко улыбнулась: мол, эка невидаль!
«Он просто считает, что мне можно доверять, — пояснила она. — Я разве в этом виновата? Пока он ещё начальник, и сколько просидит в кресле, неизвестно. Вы меня осуждаете, что ли?»
«Да нет, всё естественно… Не уверен, Юленька Сергеевна, что люди, с которыми он думает заключить пакт о ненападении, захотят с ним договариваться, — признался я. — Они не такие циничные, как мы, не такие потасканные жизнью. Это — молодёжь, а молодёжь иногда бывает идейной, хотя в наше время все уже успели от этого отвыкнуть… Но передать — я передам».
«Ну, вот и чудно! — обрадовалась моя коллега. — Звоните мне в любое время, если они надумают, а я всё устрою. — Проворно она записала на клочке бумаги свой номер телефона и вложила мне его в руку. Прибавила со значением: — И в принципе можете мне звонить! А то всё аспирантки да аспирантки… Так ведь и надоест! Ну-ну, что вы сразу испугались и сделали такое выражение лица, будто я вам предлагаю поесть человечины! Шутка…»
[8]
— Марк, — рассказывал Андрей Михайлович, — домчал меня назад к «штабу группы» на квартире Гагариных: он меня терпеливо дождался, хоть я ещё раньше просил его этого не делать.
«Мы решили устроить обеденный перерыв, — пояснила нам Ада, встретив нас в прихожей. — Все уже поели. Из меня так себе хозяйка, поэтому я приготовила гречу с тушёнкой. Будете?»
«Государь, наверное, в пост избегает скорóмного», — озабоченно сообщил Алексей, выглядывавший у неё из-за спины.
«Нет-нет, — успокоил я его. — Не настолько я его избегаю, чтобы отказаться от обеда».
Мы переместились на кухню, где Ада щедро наложила мне целую миску своего варева.
«Отличная солдатская еда! — похвалил я. — Кстати, в Первую мировую солдаты больше любили гречу, чем чечевицу. Дороже она была, что ли? А сейчас всё наоборот…»
Но от меня ждали, само собой, не сравнения теперешних и дореволюционных цен на крупу разных видов. Как-то вышло, что на кухню высыпались все — и глядели на меня в ожидании.
Вздохнув, я рассказал группе то же, что и вам сейчас. Бестактность Сувориной я, правда, попробовал смягчить, просто упомянув, что от нас теперь требуют двух отчётов в неделю. Последнее ведь дело — жаловаться студентам на своих коллег! Потому в меру своих сил я и не жаловался. Впрочем, разве эти пытливые глаза вокруг меня тоже не принадлежали именно коллегам?
Про мою беседу с Ангелиной Марковной «могильчане» выслушали с молчаливым интересом, и с ещё более пристальным вниманием — про мой разговор с Печерской. Староста не удержала торжествующего восклицания:
«А я так и знала, что он забросит удочку! Что, зашевелился, старый хрен? Ну, посмотрим, посмотрим, поторгуемся…»
«Я не одобряю таких комментариев про живых людей, — нахмурился я. — И, кстати, мне подумалось, что вы откажетесь от этих переговоров».
«Чой это?» — простецки удивился Марк.
«Да потому, что вы идеалисты! — пояснил я — Чем и привлекательны».
«Мы — идеалисты, — подтвердила староста. — Но от переговоров мы не откажемся. Вам чаю, нет? Тэд, — распорядилась она, — сделай чаю царю и принеси чашку в «залу»! Все идём туда и продолжаем обсуждение!»
[9]
— В гостиной, — продолжал Могилёв, — дождавшись, чтобы каждый нашёл себе местечко, Ада откашлялась и начала:
«Прошу внимания! Я сегодня утром завершила небольшое расследование и хочу, чтобы вы узнали про его результат. Марты нет, и это очень кстати: не представляю, как бы я рассказывала при ней… Что говорите: болеет? Вот-вот: неудивительно, переволновалась, бедняжка… Я сделаю свой доклад не ради сплетни! Нужно коллективное решение — потому что вопрос касается и нас, и тех, кто будет учиться после. Это важно!»
«Ада, не тяни волынку! — попросил её Марк. — Здесь все свои, можно не митинговать».
И девушка, кивнув, передала то, что узнала утром от меня — сухим, точным, почти адвокатским (или прокурорским) языком. Картина, изложенная этим языком, получалась резкой и неприглядной.
«Сейчас, — подвела она итог, — с нами в первый раз захотели говорить. Понятно, что не просто так! Испугались… Нам предлагают сделку, и вы слышали её условия: мы не трогаем Бугорина, а Бугорин не трогает доцента Могилёва. — Девушка перевела на меня хмурый, почти сердитый взгляд: — Как вам эти условия, Андрей Михайлович? Надо их принимать или нет? Можно им верить?»
Я развёл руками:
«Откуда же мне знать? Если вы спрашиваете из беспокойства обо мне, то верить этому соглашению можно будет только до июня. После вашего выпуска всякая «угроза» c вашей стороны пропадёт, и со мной можно будет творить что угодно. Да и вообще, мои милые юные коллеги, я тронут
