Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Нет-нет, куда вы!» — встрепенулся Борис, и те, кто сидел ко мне поближе, едва ли не насильно усадили меня назад.
Лицо Ады прояснилось.
«Мы от вас и не ждали другого — спасибо! — поблагодарила она меня. — О вас тоже нужно побеспокоиться, но считаю, что мы обязаны выдвинуть теперешнему руководству кафедры свои условия. Я обдумывала их тщательно все эти дни и сегодня увидела ясно. Условие-минимум: Бугорин отказывается от должности декана и не трогает нашего куратора. В ответ мы обещаем ему не привлекать общественность и государственные органы, промолчим, так и быть, про то, как он хватает молоденьких девочек за руки. Но рейтинг остаётся! И его личный, и общий. А ещё мы оставляем за собой право на акты студенческого неповиновения — в любом случае, будем пристально следить за его шаловливыми ручками, и если они потянутся к новой юбке… Я окончу учёбу, но будут, надеюсь, те, кто продолжит моё дело. Условие-максимум: Бугорин пишет заявление об уходе. Тогда — тогда и вопрос снят. Я всё затеяла из-за одного-единственного человека. С уходом этого человека я уберу руки за спину, и весь наш протест, потеряв мотор, выдохнется сам собой. Да, не Бог весть какая победа в масштабах вуза, а в масштабах всей страны — смешно и говорить, но даже одно маленькое хорошее дело кое-чего стоит. Что скажете?»
Некоторое время все молчали.
«Мы что-то смелые стали, просто ужас! — заговорил Марк. — Условия ставим… Про сами условия ничего не скажу: умно, чётко. Но ведь нас всех за весь этот активизм запросто могут выпереть из вуза со справкой. Здесь каждый это дотумкал?»
«Риск есть, — согласилась Ада. — И спасибо, Марк: вопрос хороший. Все понимают, что мы рискуем дипломами? Прямо сейчас ещё никому не поздно сойти с корабля. Никто вас ни в чём не обвинит. Что, есть желающие спрыгнуть?»
Участники лаборатории переглянулись, но никто не пошевелился.
«Прошу прощения, — заговорил я, сам не ожидая от себя. — Моё дело здесь десятое: я не имею права на вас влиять и вам советовать. Я, кроме того, не лидер протеста и не хочу им быть: любой протест слишком легко оборачивается своей дикой, необузданной стороной! Но ваши мотивы мне ясны, больше того, они достойны уважения. Всё ли в том, что вы затеваете, безупречно — понять пока не могу… Но я не вижу ничего дурного в том, чтобы вы попробовали сделать, что диктует вам совесть, коль скоро вы осознаёте опасность для себя и принимаете ответственность за свои действия. Я прошу одного: не вовлекать в этот протест тех, кто хотел бы или ещё захочет от него отказаться, приняв решение не эмоционально, а на холодную голову! Моя просьба вот в чём: объявите перерыв до завтра! У каждого из вас будет вечер и целая ночь, чтобы взвесить идею, посоветоваться, если нужно, с близкими, может быть, объяснить им, чем именно вы рискуете… Ада ожидает от вас всех не просто моральной поддержки — такая поддержка ничего не весит, она легче воздуха, — а готовности, если всё пойдёт не так, как вы ожидаете, самим испытать неприятности. Пусть и не отдать жизнь, но упустить один из шансов в вашей карьере. Добровольная жертва — это своего рода подвиг, а подвиг — то, что не может вынуждаться, то, за отказ от чего нельзя стыдить человека, то, на что нужно решаться в холодном уме, а не из стадного чувства. Я тоже рискую — своим увольнением, например. Я его не боюсь, но именно это даёт мне право просить вас: проголосуйте завтра утром! Вы согласны?»
«Государь прав, — поддержал меня Борис. — Не прийти сюда завтра гораздо проще, чем убежать сегодня. Пусть все, кто захочет, найдут предлог не прийти. Давайте отложим до утра!»
«И хорошо, что Марта заболела», — прибавил Алёша.
«Ага, — согласился Марк. — Пусть хоть это дитятко получит диплом. Одна из всей группы! Ну, не ржите, не ржите, черти…» — он, правда, и сам уже смеялся.
Предложение отложить решение вопроса по существу на завтрашнее утро было немедленно проголосовано и принято.
[10]
— После этого мы, — говорил историк, — как-то сами собой разделились на две неравные части. Бóльшая часть по настойчивому предложению Ивана осталась в гостиной, чтобы понять, есть ли возможность продолжить работу над Шульгиным. Ада, извинившись, утащила меня и Марка на кухню, чтобы ещё немного посекретничать.
«Вы, наверное, правильно меня притормозили, — призналась она. — Но что же, по-вашему, завтра все разбегутся? Вот будет позор!»
«Представления не имею! — ответил я. — Как бы там ни было, дайте шанс вашим товарищам принять решение как взрослые люди, а не как охваченные ложным героизмом овцы! Каждый имеет право на зрелый и разумный выбор — это одна из редких привилегий человека, которую политики всё время пробуют у него отнять!»
«Я, например, заднюю не включу, — сообщил Кошт. — И разговаривать с Бугром тоже буду я. Звоните Джулии хоть сегодня, договаривайтесь!»
(«Вот любопытные прозвища, — подумалось мне. — А меня, интересно, как студенты называют за глаза? «Могила»?»)
«Ещё чего! — возмутилась староста группы. — С какой стати ты?!»
«Потому что ты девочка, — спокойно ответил «Гучков». — «Уйдите с линии огня, мадам», как сказал Бельмондо в «Профессионале». Великий фильм, между прочим!»
Я улыбнулся и прокомментировал:
«Сейчас вам эта «девочка» всё пояснит про сексизм и мизогинию!»
«Тут не в сексизме дело, — отозвался Марк. — Мы же все понимаем, что на девочку легче давить, даже на такую зубастую, как наш «Керенский». Орать, шантажировать, пытаться разжалобить — просто не принимать всерьёз, сказать ей, что она дура, потому что девчонка. А со мной у него этот номер не пройдет!»
«Я, честное слово, не знаю! — призналась Ада. — Я примерно столько же девочка, сколько Андрей Михалыч, даже поменьше его — не обидно это, нет? — но так и хочется согласиться, чисто ради успеха дела, потому что здравое зерно в том, что сказал «Гучков», есть. И, Марк, это так по-рыцарски с твоей стороны…»
Ещё немного потолковав, мы решили: я передам Печерской, что «студенческие активисты» согласились на встречу. Если же группа завтра эту встречу не одобрит, она, конечно, отменяется, о чём я ещё успею сообщить другой стороне завтра: моему начальнику знать, кто именно принимает решения, не обязательно.
Наша троица вернулась в «залу»,
