Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

Чагдар тихонько вошел в спящий дом, включил на кухне лампочку, сел за стол, проморгался, всматриваясь в слепые буквы плохо пропечатанной полосы. Статья редакционная, без подписи, но автор ее знающий человек. Может быть, даже сам маршал Буденный, ведь дивизия носит его имя. Значит, с этой передовицей должен ознакомиться каждый боец. Для малограмотных надо будет устроить громкую читку.

Чагдар заскрипел карандашом по волокнистой, грубой оберточной бумаге, из которой он сам сшивал блокноты – с канцелярскими товарами не лучше, чем с продовольствием. Кухонный стол слегка качался – земляной пол в старой мазанке неровный. Чагдар поискал глазами – что бы подложить под ножку. У печки валялись щепки для розжига. Взял одну, опустился на колени, стал прилаживать. Потряс стол – вроде устойчиво. Для верности дернул еще. Вдруг из-под столешницы выпала вчетверо сложенная бумага – прямо Чагдару на колени. Удивленный, он развернул лист. Крупными буквами по-русски было написано: «Калмыки! Близится час вашего освобождения от красного ига! Не вступайте в Красную Армию! Оставайтесь у себя, когда Красная Армия уходит! Добывайте оружие! Убивайте большевиков и евреев! Не бойтесь немцев! Гитлер и Германия несут вам освобождение, мирную жизнь и спокойный труд! Калмыцкие эмигранты».

Листовка жгла руки, глаза, сердце и легкие. Подобные воззвания разбрасывали с немецких самолетов осенью прошлого года, когда фашисты пытались захватить Ростов. Но при находке такой прокламации ее надлежало передать в милицию, а при невозможности – сжечь. Чагдар понимал, что только один человек в доме мог сохранить листовку – его старший брат.

Нет, Чагдар, не допустит, чтобы они с Очиром снова оказались по разные стороны фронта, чтобы в семье завелся предатель. То, что в Гражданскую Очир ушел к белым, было оправданно – он присягал царю. Но фашистам он клятвы не давал. И в германскую – пока не ранили – воевал против немцев. Он, конечно, зол на советскую власть. Из-за прошлого Очира его не ставили даже бригадиром. Многолетний брак оказался бездетным. Попытка поменять жену окончилась позором. Отец девушки, с которым Очир знался еще со времен германской, был согласен выдать за него дочь, но юная комсомолка подняла бунт: если ее будут выдавать насильно «за старого хромца», она пожалуется куда следует. Эту новость долго мусолили в калмыцких станицах и хуторах района. Старики осуждали девушку, молодые – Очира.

Теперь Очира нужно держать под присмотром, глаз с него не спускать. Забрать его в дивизию. Под мобилизацию по возрасту он уже не подпадал – сорок шесть лет, значит, надо, чтобы записался добровольцем. Будет учить новобранцев обращаться с шашкой. С Хомутниковым Чагдар договорится. Но сам он не может заставить старшего брата уехать с ним завтра в Зимовники. Как ни хочется огорчать отца – придется рассказать ему о находке.

Чагдар сунул листовку в карман и отправился под навес, где отец ночевал в теплое время года.

Отец, стоило подойти поближе, тут же окликнул:

– Это ты, Чагдар? Случилось что?

– Пока нет, и надо упредить, чтобы не случилось.

Зашуршало сено, отец сел.

– Я хотел вам кое-что дать прочитать.

Он засмеялся:

– Я теперь и днем плохо буквы вижу, а в темноте и подавно.

– Сейчас включу фонарик, – Чагдар щелкнул кнопкой.

– Ослепил ты меня, – проворчал отец, – круги теперь в глазах. Ты мне сам читай, вслух.

– У меня язык не повернется такое проговаривать, – отказался Чагдар. – Здесь буквы крупные, – протянул листовку отцу.

Он развернул бумагу, вчитался.

– Видел я такие по осени, в сельсовет люди сносили. Где взял?

– Под столешницей заткнута была.

– Беда… – отец бросил листовку на землю, достал трут и огниво, долго высекал искру. Лист вспыхнул мгновенно, как будто сама бумага сгорала от стыда. Оставшиеся седоватые хлопья Баатр растер босой ногой. – Зови его сюда.

Чагдар вернулся в мазанку, прошел в горницу, где на кровати отца спал Очир.

– Брат, – потряс спящего за плечо, – вас отец к себе зовет.

– Хорек, что ли, опять в курятник залез? – Очир сел на кровати, нашаривая ногами опорки.

Чагдар промолчал. Прошел в кухню, сел за стол и сделал вид, что погружен в работу. Очир прошел мимо, сдернув с гвоздя у входа плетку.

«Нельзя требовать от конницы самостоятельного выполнения задачи по прорыву обороны врага, – переводил Чагдар, прислушиваясь к звукам с база. – Она вынуждает конницу спешиваться и всеми силами ввязаться в затяжной бой. Возможность маневра утрачивается, конница несет бесцельные потери…»

Услышал короткий хлесткий удар. Потом негромкий отцовский голос – слова неразличимы: бу-бу-бу. Тишина. Опять: бу-бу-бу. Тишина.

Бум! Привлеченный светом, в стекло снаружи ударился майский жук. Бу-бу-бу – снова раздалось с база. В горле пересохло. Чагдар отложил карандаш, подошел к печной загнетке, открыл котелок, зачерпнул джомбы. Непривычный вкус, когда вместо чая кладут сушеную морковь. Но где же теперь возьмешь настоящий чай? Война!

Иу-у-у-ур-р-р! Дверь с визгом распахнулась. Чагдар так и замер с черпаком в руке.

На пороге стоял старший брат: глаза обратились в щелочки, ноздри раздуты, ходят ходуном, как у взмыленного жеребца, потирает плечо. Плетки в руках нет. Молча направился в закут за печкой, вышел оттуда с заплечным мешком. И, как будто бы не замечая Чагдара, прошел к сундуку, достал яловые сапоги, чеченский нож, кожаную фляжку, новые кальсоны…

– Хоть калмыку сожалеть о прошлом и не положено, – проговорил сквозь зубы, – но зря я вернулся в двадцать третьем. Всю жизнь мне советская власть исковеркала.

– Человек наделен судьбой, небо – тучами, – напомнил Чагдар брату калмыцкую поговорку.

– А разве коммунист может верить в судьбу? – поддел его Очир. – У вас же всё наперекор обстоятельствам, назло судьбе. Или не так?

Чагдар не знал ответа на каверзный вопрос. Ну, то, что именно ему пришлось отсечь голову Джа-ламы и пострадать от его пса, – это судьба. А то, что выпала доля ухаживать за монахом в затворе? Мог ли он покинуть дацан? Физически мог, морально – нет, будто судьба не оставляла ему выбора. И уход монаха в тело света он точно видел не по собственной воле, так случилось. И вот сейчас… Он же не искал листовку – она выпала ему на колени, словно только его и дожидалась. И ведь не просил же он отца отправить старшего брата вместе с ним в дивизию, отец сам так решил. Да и Очир, уже с сединой на висках, мог бы поступить по своему усмотрению, а вот нет же… Может, потому, что один раз уже опозорился, против воли отца выгнав Булгун из дома, и боится повторения?

Чагдар брату не ответил. Не