Избранное - Петер Вереш

По дороге домой к нему вдруг привязалась назойливая муха, ей во что бы то ни стало хотелось залезть ему в нос или в глаза. Он попытался прихлопнуть ее (упаси бог, кто-нибудь увидит! К счастью, осенние улицы были безлюдны), но ничего не получалось.

«И эта тоже дождь чует, а с ним свою погибель…»

Он начал зябнуть. Наверное, все-таки будет дождь. Давно пора — сохнет в земле картофель, кукурузные листья пожелтели, высохшие сливы падают с веток, виноград худосочный, весь сморщился от жары.

К счастью, тетушки Эржебет на кухне не оказалось, и ему не пришлось здороваться и встречаться с ней глазами. Она вышла в сад за грушами и виноградом к обеду. Дядюшка Иштван тихонько умылся, вымыв не только руки, но и лицо, будто бы сильно запылился, на самом же деле — чтобы освежиться и вести себя более естественно. Ему очень хотелось сломать лед молчания, на кончике языка уже вертелась подходящая фраза: «Эти разбойники осы вконец обнаглели, мало им винограда, за груши принялись». Но в последний момент он прикусил язык — спина и пучок тетушки Эржебет не предвещали ничего доброго. «Лучше уж промолчать, чем начинать все сначала», — решил дядюшка Иштван и в полной тишине немного поел. Немного, как в доме, где есть покойник и не подобает уписывать за обе щеки, ну, и для того еще, чтобы дать жене понять: «Нехорошо, Эржи, обидела ты меня».

А как легко бывало им заговорить после ссоры сорок — пятьдесят лет назад, когда оба они незаметно для себя впутывались в паутину общих тем. Любой повод был тогда хорош — свистнула ли птица, укусил ли комар, заговорили о ком-то из парней или девчат — все равно, лишь бы можно было что-то сказать.

Тетушка Эржебет, разумеется, тоже молчала. Она-то уж это умеет, а кроме того, за долгие годы она привыкла к тому, что молчание после ссоры первым всегда нарушает Иштван.

Она ожидала этого, хотя виду не подавала, но не дождалась — дядюшка Иштван собрался и ушел в контору, полагая, что в таких случаях там лучше, чем дома.

Пока он вперевалочку — к старости походка теряет упругость — плелся к сельсовету, западная половина неба потемнела, солнце едва пробивалось сквозь набежавшие тучи, но зной не спадал.

«Экая духота. Быть дождю, не иначе…»

Если мужчина размышляет о погоде, женщине опасаться уже нечего. Едва он вошел в контору, как его встретил Габор Керек, председатель кооператива имени Ленина, и они завели весьма важный, хотя, быть может, излишне многословный разговор о том, что надо будет сделать сразу же после дождя.

— Теперь уж он беспременно пойдет… Дольше тянуть ему никак нельзя… Все лето ни капли… — И так далее. Надо, мол, убирать картофель, а то, если дожди затянутся (после долгой засухи погода частенько капризничает), клубни застекленеют, дадут новые ростки, а в низинах, где скапливается вода, начнут гнить. Потом, не теряя ни минуты, надо начинать сев, посеять рожь, пшеницу и все прочее. Убирать кукурузу, копать свеклу. Ай-ай, хлопот полон рот, людей мало, машин тоже не хватает…

Заговорившись, они опомнились, лишь когда внезапно налетевший вихрь захлопнул перед их носом открытое окно и, подняв клубы пыли, разбросал по полу бумаги, лежавшие на письменном столе, — даже те, что были прижаты чем-то тяжелым.

— Как бы все не кончилось пыльной бурей, — с тревогой заметил дядюшка Иштван. — Все лето такое: ветер, пыль, жарища, а дождя ни капли.

Но над селом уже громыхал гром, долго и грозно раскатываясь по небу.

— Будет и дождь. Слышишь — издалека идет! — откликнулся Габор Керек, и оба стали смотреть на базарную площадь, задернутую завесой ныли.

Габор оказался прав. Через четверть часа, когда косой, с ветром ливень перестал стучать по стеклу и сменился прямыми струйками обильного дождя, а по лужицам запрыгали пузыри, они снова распахнули окно, чтобы вдохнуть запах долгожданной свежести.

— Эх, и славно пахнет! Ты только понюхай, Габор! — вскричал дядюшка Иштван, и если бы он не стеснялся председателя кооператива, который уже был членом партии, то непременно добавил бы: «Слава богу!» Правда, дядюшка Иштван всю свою жизнь не слишком дружил с господом богом, в церковь не ходил, святым отцам не верил, но ему все же не хотелось, чтобы кто-то подумал, будто в нем еще живы «религиозные предрассудки».

Наступил вечер. Большой радостью, которую принес дождь, хотелось поделиться с другими. Ведь это и в самом деле радостное событие для руководителей села, они уж и не знали, как глядеть в глаза народу, а тем более злорадствующим «реакционерам», из-за того, что были бессильны перед безоблачным небом, будто они и впрямь были виноваты в том, что небеса не выполнили «дождевых поставок». Служебное время кончилось, но разговор продолжался под тем предлогом, что надо, мол, переждать, когда перестанет или хоть немного утихнет дождь, ведь зонтов никто не захватил. Когда наконец дядюшка Иштван отправился домой, было уже поздно, но не настолько, чтобы это вызвало возобновление военных действий со стороны жены. Впрочем, тетушка Эржебет была занята тем, что мариновала помидоры. Увидев надвигавшуюся непогоду, она быстро собрала самые спелые, чтобы их не сбило ветром и не посекло дождем.

Поскольку у дядюшки Иштвана давно уже отлегло от сердца, а увлеченная своим делом тетушка Эржебет тоже не проявляла признаков воинственности, утреннее недоразумение куда-то отодвинулось, ведь с тех пор произошло так много всяких событий. И слова дядюшки Иштвана прозвучали просто и естественно:

— Отменный был дождик, мать, земля на целых полтора вершка пропиталась! Мы мерили в палисаднике возле сельсовета…

Лиха беда начало, остальное уже легче. Они сели ужинать, а это хороший повод продолжить беседу. Можно похвалить сало — как вкусно, мол, поджарены шкварки, воздать должное хрустящей на зубах паприке, сочным помидорам, сказать и о том, как приятно сейчас выпить чашечку чаю.

— Умаялся я, мать, как пес. Что поделаешь, не для меня уже такая работа…

Тетушка Эржебет давно твердит ему то же самое, со стороны-то лучше видно, как усыхает и съеживается дядюшка Иштван, день ото дня становится словно все меньше ростом… Ой, нет ли у него какой-нибудь серьезной болезни? Говорят, если у человека рак, он долго не замечает своей хвори. Когда в женском сердце гаснет былая любовь, ее место занимают сострадание и милосердие, которые так свойственны женской натуре. «Бедный мой старичок… Здесь болит, там болит… Надо о нем позаботиться».

И тетушка Эржи, которой этот день тоже показался непомерно длинным (бедный старик, измучился, наверное, сегодня, он ведь такой чувствительный!), завела привычный вечерний разговор. Рассказала о