Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тюк! Мина упала в жухлую траву чуть выше места, где лежал Чагдар, скатилась под уклон и застыла в полуметре от его носа. Чагдар почувствовал, как коротко стриженные волосы ощетинились под пилоткой стальными иголками, а по спине побежали мурашки. Мина походила на красивую игрушку, этакое пухлое веретенце, окрашенное красным и желтым. Веретенце поблескивало прозрачным пластмассовым кончиком и само просилось в руки. Вот так и пропадают без вести – человека просто разрывает в мелкие клочья…
Чагдар уже попрощался с жизнью и теперь просил прощения у всей дивизии за недоставленный приказ, сжимая сквозь ткань штанов свой талисман. Секунда, другая… Десять… Не разорвалась!
Чагдар юзом отполз от мины, потом на карачках подальше, подальше, за бугорок… Вдруг начал икать, тело сотрясалось словно студень. Достал из-за спины фляжку с водой, но руки не слушались, не мог отвинтить колпачок. Лег на бок, надеясь унять дрожь. Рыжий муравей, тащивший былинку, заметался, пытаясь понять, с какой стороны обойти внезапное препятствие. Кругом стреляют – а муравей занимается строительством! Чагдара разобрал хохот. Спроси у него, над чем смеется – не смог бы сказать, над собой ли, над глупым ли муравьем, над неразорвавшейся ли миной. Хохот перемежался икотой, а потом Чагдара стало рвать…
Когда артобстрел закончился, Чагдар более-менее пришел в себя. Чмокнул губами, подзывая коня. Держась за подпругу, не без труда влез в седло. Солнце стояло почти в зените. Вдали над озерцом у хутора Карповка беззвучно взмыла в воздух стая чаек – пользуются передышкой, чтобы подкормиться. Птицы тоже к войне приспосабливаются.
Чагдар приник к шее коня, словно жокей на забеге, сжал бока каблуками, насколько хватало сил. Рывок – на такой скорости лошади бегают на ипподроме короткую дистанцию – и вот Чагдар уже на задах хутора.
– Стой, стрелять буду, – протяжно разнеслось над огородами: наперерез ему мчался разъезд.
Осадив Жухрая, Чагдар громко назвал себя.
– Я с донесением. Комдив здесь?
– Комдива не видал, но замком и начштаба оба тут. На старом кладбище, посреди хутора, где в мае мы рыли учебно-огневые. Чего-то кумекают.
Два человека, оба в бурках, вырисовывались на фоне неба словно черные изваяния. Во всей дивизии бурки были только у Хомутникова и Раабя. Войлок на хорошей бурке такой плотный, что и от пули, и от сабельного удара, да и от мелких осколков защитит. И от холода она хороша, и от перегрева. Остальные могли только завидовать такой амуниции.
Чагдар вдруг вспомнил сон. Бурка… Убитый майор… немцы накрыли его буркой… Неужели он видел будущую смерть Раабя? В желудке опять стало нехорошо, но блевать было уже нечем.
Чагдар спешился, извлек из-за пазухи влажный от пота конверт.
– Разрешите обратиться, товарищ замком? – козырнул Чагдар Хомутникову, старшему по званию. – Привез пакет из корпуса!
Хомутников опустил бинокль, протер глаза, словно не веря, что перед ним Чагдар собственной персоной.
– Как же ты… Туда-сюда за полсуток! Под такой бомбежкой! Герой! Да за этот марш-бросок тебе орден полагается! Уцелеем сегодня – напишу представление!
Быстро взломал сургучную печать, прочитал, передал Раабю.
– Эх, нам бы этот приказ да на сутки раньше. Сколько народу вчера положили! – горько воскликнул начштаба, махнув рукой на окопы. – Под завязку! Не думали, когда рыли, что готовим для своих братские могилы. Только закопать-то теперь не успеем.
Из окопов несло омерзительно – сладким запахом разлагавшихся на жаре тел. Навозные мухи, деловито жужжа, змейками вились над трупами. Мухи, черви да крысы – вот кому война в прибыль.
– Приказ посылали уже дважды, – пояснил Чагдар. – Но не довозили.
– Связь у нас хромает на обе ноги, – зло процедил Хомутников. – Они бы еще в Сибири штаб разместили.
– На словах просили передать, что отходить нужно сегодня же, – добавил Чагдар. – Прорвались немцы и выше, и ниже по течению на этот берег.
– Видим, не слепые, – Раабь указал на свою планшетку. – И смех и грех. Вчера румыны в женских платьях на подводах Дон форсировали. Вроде как на базар бабы едут. Какой базар в зоне боев?! Идиоты!
– Теперь нужно выйти отсюда с минимальными потерями, – поставил задачу Хомутников, – и штаб передислоцировать. Приказ сейчас перешлю комдиву. Вы оба выдвигайтесь в Ажинов, проследите, чтобы вывезли документы и знамена, а я тут распоряжусь.
Он порывисто обнял Чагдара:
– Не прощаюсь, свидимся еще. Мы с тобой живучие.
В Ажинов Чагдар и начштаба скакали раздельно, под прикрытием лесополосы, соединявшей два хутора. Разрывы ухали уже и спереди, и сзади, и справа, и слева. Немецкая артиллерия укладывала снаряды, как швейная машинка стежки: кучно, точно, споро. С восточной окраины хутора, от ветряной мельницы прицельно отвечали дивизионные пушки и минометы. Их расположили в огородах, подальше от домов, чтобы сохранить жизнь и жилье не успевшим эвакуироваться женщинам и детям. Но в Ажинове уже начинался пожар. Мельничные лопасти раздували во все стороны пепел и дым. Видимая издалека стоящая на пригорке хуторская церковь плевалась пулеметным огнем из пробитых в толстых стенах амбразур. Значит, немцы уже пошли в полевое наступление, и с разных сторон. Но их Чагдару не было видно, обзор заслоняли деревья.
Чагдар тревожился за старшего брата. Очир оставался в Ажинове при лошадях. Кони спецэскадрона стояли за хутором, в выкопанных в человеческий рост и обнесенных плетнями капонирах, чтобы животные не видели, что творится вокруг. Очир там, с ними, в помощь коноводам и ветврачу.
Вчера, перед тем как отправиться с заданием в штаб корпуса, Чагдар зашел к брату попрощаться. Куда направлялся – не сказал, военная тайна есть военная тайна. За день до этого, как раз после сброса немецких листовок, пропал напарник Чагдара, писарь штаба Дорджи Арбаков. Тела нигде не нашли. В штаб вызывали его старшего брата Басанга, командира сабельного взвода, бойца храброго и надежного, но тот ничего прояснить не смог. Начштаба заподозрил самое худшее, однако рапорта подавать не стал, что и понятно – сам бы пошел под трибунал вместо пропавшего.
За недолгие девять дней, прикрывая отступление, бойцы дивизии насмотрелись всякого. Политруки опасались, как бы в общей панике не побросали солдаты оружия, не дезертировали. Калмыков призывали не опозорить свой улус – вот где чувство клановой принадлежности пригодилось. Массово и спешно в перерывах между боями принимали солдат всех национальностей в партию и комсомол. Но число пропавших без вести было
