Земля надежды - Филиппа Грегори

Сэр Уильям на миг зажмурился, услышав эту невероятную историю, и замедлил шаг.

— Милосердия?

— Он — старый человек и просто не видел будущего для своего народа. Если бы им позволили селиться по справедливости после первого восстания, он не чувствовал бы себя настолько загнанным в угол. Сейчас они готовы заключить мир, прочный мир, если только мы дадим им землю, в которой они нуждаются.

— Вы говорите от их имени? — спросил сэр Уильям. — Вы на их стороне?

Почти незаметно пара солдат придвинулась от входа в здание совета поближе к ним.

— Нет, — сказал Джон. — Они прогнали меня. Я — англичанин и, как только смогу, вернусь в Лондон. Но я должен отплатить им добром. Они взяли меня к себе и кормили, когда я был близок к голодной смерти. Я бы хотел отплатить им добром. Да и в самом деле, мне кажется, сэр Уильям, что мы не всегда к ним справедливы.

Молодой человек колебался совсем недолго.

— Это новая страна, — сказал он. — Мы разведываем земли на юг, к северу и к западу. Повхатаны и прочие дикари должны знать, что теперь это наша страна, и если они будут бороться против нас, если они будут нарушать мир, тогда единственным ответом будет смерть.

— Здесь был мир до того, как мы появились, — быстро сказал Джон. — Здесь уже была эта страна до того, как мы появились. Повхатаны были здесь до того, как мы появились. Кое-кто может утверждать, что это их страна.

Сэр Уильям резко взглянул на Джона.

— Тогда тот, кто так говорит, будет предателем Англии и короля, — сказал он. — Вы утверждаете, что были на службе у самого короля. Он не такой человек, чтобы принимать преданность наполовину, да и я тоже.

На мгновение Джону на память пришла его далекая жизнь при дворе и король, который не умел отличить половинчатую лояльность от игры и реальности.

— Я храню верность королю, — сказал он. — Но плохим примером будет убить короля повхатанов. Он должен быть, как все короли, — неприкасаемым.

— Он — не король, — с внезапным раздражением сказал сэр Уильям. — Он — дикарь. Вы оскорбляете его величество подобным сравнением. Персона короля священна, над ним только сам Господь Бог. Этот грязный старый индеец просто дикарь, и мы его повесим.

Он резко отвернулся от Джона и пошел прочь.

— Он был для нас королем всего лишь пару лет тому назад, — упрямо продолжил Джон. — Покахонтас была принцессой, ее приглашали в Лондон и обращались с ней как с принцессой королевской крови. Я знаю. Я был там и видел это. Повхатаны тогда были свободным и равноправным народом, и их королевская семья была такой же священной, как и наша.

Губернатор покачал головой.

— Уже нет, — просто ответил он. — Сейчас они для нас хуже животных. И если вы решите вернуться к ним, скажите им следующее: в этой стране для них нет больше места. Скажите им, что им придется уйти. — Он взмахнул рукой. — На юг или дальше на запад. Идти все дальше и дальше. Теперь это наша земля, и мы не собираемся ни с кем ее делить.

Осень 1645 года, Англия

На второй неделе сентября Эстер получила письмо Джона, в котором он просил прислать деньги на дорогу домой. Матрос, принесший письмо, получил пенни за беспокойство и миску жидкого супа у кухонной двери.

Эстер пошла с письмом в комнату с редкостями — там горел слабый огонек в камине, а свет через высокое венецианское окно был достаточно хорошим. Кроме того, у нее было странное суеверное чувство, что самой редкой вещью из всего было именно письмо от мужа.

Оно было смято от долгого пребывания в чьем-то кармане и затерто, будто его бросили где-то и забыли на какое-то время. Эстер рассмотрела внешнюю сторону сложенной бумаги с крошечной капелькой сургуча, которой оно было запечатано, так внимательно, будто хотела прочитать — что же написано на каждом сантиметре бумаги, помимо самого письма внутри. Потом она села за стол, стоявший у окна для удобства художников, желающих зарисовать экземпляры их коллекции. И сломала печать.

Дорогая жена.

Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии и благополучии. После многих месяцев жизни в лесах я теперь на пути в Джеймстаун.

Эстер остановилась. Она думала, он живет в плантаторском доме, таком, какие были на иллюстрациях в книгах о Виргинии. Маленький домик, построенный из грубо обработанных бревен, с крышей, крытой деревянной черепицей. Что он имел в виду, когда написал о жизни в лесах?

У меня нет денег. Пожалуйста, пришли мне вексель на двадцать фунтов, чтобы я мог оплатить жилье и питание, а также дорогу домой. Я вернусь домой, как только получу деньги.

Эстер подняла голову над расплывшимися буквами. Значит, виргинская авантюра закончилась, как она и предсказывала, банкротством и полным крахом. Не было никакого прибыльного урожая табака. Не было спасения от неуверенности в завтрашнем дне в воюющей стране. Джон потерпел неудачу, такую сокрушительную неудачу, что ему даже нечем заплатить за проезд — если она не пришлет денег.

Я верю в тебя, Эстер и, когда я вернусь домой, отблагодарю за всю заботу обо мне и моих близких.

Эстер прижала палец к губам, а потом к букве Д в конце письма, будто хотела оставить отпечаток пальца на сургуче. Она вдруг обнаружила, что ей абсолютно безразлично, что он возвращается домой без денег, без плантации, без табака и без гордости. Ей было все равно, что он попал в ловушку в чужой земле и даже не может заработать на проезд домой. Главное было то, что он наконец возвращается.

Всего несколько минут она просидела у окна, а потом поднялась и занялась сбором денег, чтобы сразу же отослать ему. Двадцать фунтов были приличной суммой. К счастью, письмо пришло в сентябре, как раз в пору продажи тюльпанных луковиц, и заказ Джона Ламберта был отправлен всего лишь неделю тому назад. Со дня на день она ожидала платежа.

Эстер набросила шаль на голову и вышла на террасу. Джонни работал с Джозефом, выкапывая тюльпаны из грядок и помечая их этикетками. Когда она позвала Джонни, он поднял голову, и она увидела, что его лицо все еще темно от горя.

Герою Джонни, принцу Руперту, не удалось удержать для роялистов Бристоль, хотя он клялся королю, что будет удерживать город еще долгие месяцы. Ходили самые невероятные слухи, что Руперт нарочно ввел короля в заблуждение. Говорили, что он вместе с братом, курфюрстом Пфальцским, уже обедал в Лондоне за счет парламента, преспокойнейшим образом сменив хозяина и бросив дядю, что он давным-давно замышлял подобный шаг, чтобы у него было по брату на каждой стороне, с тем чтобы ничего не потерять, независимо от того, кто выиграет. Кое-кто даже утверждал, что Руперт сам целит на трон Англии.