Земля надежды - Филиппа Грегори

А потом до них дошло известие о том, что схватили Опечанканау. Джон пошел к реке, чтобы найти Аттона. Он не ловил рыбу, не затачивал стрелы. Он не точил свой каменный нож и не изобретал хитроумный узел, чтобы оперять стрелу. Он стоял и ничего не делал, что было на него совсем не похоже, руки безвольно висели по бокам. Он смотрел, как свет играет на медленной воде в реке, лизавшей камешки у его ног.

— Белые люди схватили Опечанканау, — сказал Джон.

Аттон не повернул головы. Он слышал приближение Джона за полмили и по походке знал, что это Джон и что он кого-то ищет.

— Да.

— Я думал, может, мне пойти в Джеймстаун и попытаться уговорить их сохранить ему жизнь?

Аттон скосил умные темные глаза на Джона.

— А они сохранят ему жизнь, если ты попросишь?

— Не знаю. Может быть. По крайней мере, я могу высказаться в его защиту. Я подумал, что могу пойти к ним и объяснить, во что верят повхатаны. Ну, и уж самое малое, я могу гарантировать, что они поймут то, что он говорит.

Аттон кивнул:

— Да. Иди.

Джон шагнул вперед и встал рядом с ним плечом к плечу.

— Я любил тебя как брата, — вдруг вырвалось у него.

Аттон бросил на него быстрый взгляд, на дне которого таилась улыбка.

— Да.

— Я не думал, что все так закончится.

Повхатан покачал головой, его взгляд вернулся к движущейся воде.

— Я тоже так не думал, англичанин.

— Ты называешь меня англичанином, потому что я больше не принадлежу к племени?

Джон надеялся, что Аттон ему возразит. Аттон просто кивнул.

Джон набрался решимости.

— Тогда я пойду в Джеймстаун и попрошу помиловать его, а потом вернусь в Англию. Я знаю, что для меня больше нет места в племени и что еду, которую я ем, я отнимаю у голодных мужчин и женщин.

— Пора тебе вернуться к своему племени. Здесь тебе больше нечего делать.

— Я остался бы, если бы Сакаханна попросила меня…

Снова та же самая угрюмая вспышка и наполовину скрытая улыбка.

— С тем же успехом можешь ждать, пока олень заговорит, англичанин. Она отвернулась от тебя, она не оглянется назад.

— Из гордости?

Аттон кивнул.

— Потому что она — истинный повхатан, — сказал он.

— Когда я уйду, скажи ей, что я любил ее, — попросил Джон. — И ушел, потому что верил: это она так захотела. Чтобы меня не было. Скажи ей, это не из-за того, что я растерялся и не знал, где я свой. Ты скажешь ей, что сердце мое всегда было с ней?

Аттон лениво покачал головой.

— Я скажу ей, что ты любил ее так сильно, как только может любить такой мужчина, как ты.

— А что бы сделал такой мужчина, как ты? — вскричал в отчаянии Джон. — Если ты говоришь, что моя любовь меньше, какова же тогда твоя любовь? Что бы ты сделал?

Аттон рассмеялся:

— Я? Побил бы ее, наверное. Любил бы ее. Сделал бы ей ребенка, чтобы ей было чем заняться. Послал бы в поле работать. Привел бы домой вечером и всю ночь не давал бы спать, занимаясь с ней любовью, пока она не устала бы настолько, что могла бы только спать. Не спрашивай меня, Орел. Она оставила меня ради тебя. Если бы я знал, как справиться с ней, она никогда не пошла бы за тебя.

Джон против воли расхохотался.

— Но ты скажешь ей, что я люблю ее?

— Ох, да иди ты уже, англичанин.

Аттону внезапно наскучила вся эта история.

— Я скажу ей слова, если смогу запомнить их. Но слова нам неинтересны. А слова англичанина и вовсе ничего не значат. Ты из расы, не заслуживающей доверия. И говоришь слишком много. Иди и попытайся своими разговорами спасти Опечанканау, а потом возвращайся к своим. Твое время с нами закончилось.

Джон чисто вымылся в реке, но бледность его кожи была навсегда запятнана краснотой медвежьего жира. Он попросил Муссис коротко подрезать ему волосы, одинаково с обеих сторон. Так, чтобы не осталось следа от боковой косички повхатанов. Она проделала все аккуратно, двумя заостренными раковинами устриц, собрала упавшие пряди волос и бросила их в огонь.

— Идешь домой? — спросила она.

— Мне больше некуда идти, — ответил Джон, надеясь на сочувствие.

— Прощай, — любезно сказала она и ушла.

Джон встал от костра, взял нож, лук и стрелы и пошел искать Сакаханну. Она была в углу лагеря, перед ней на раму для обработки была натянута оленья шкура. Она втирала в нее масло, чтобы шкура оставалась мягкой и приятно пахла.

— Я ухожу в Джеймстаун, заступиться за Опечанканау, — сказал Джон.

Она кивнула.

— Потом я сяду на корабль в Англию.

Она снова кивнула.

— Может быть, я никогда не вернусь, — предупредил он.

Только еле заметное пожатие плеч дало понять, что она услышала это замечание. Она отвернулась, набрала еще немного масла в ладонь и начала втирать его в шкуру.

— Прежде чем я уйду, хочу сказать, что я люблю тебя и сожалею, что не стал настоящим воином, — сказал Джон. — Знаю, я разочаровал тебя. Но я не мог пролить кровь своих соплеменников. Если бы мы нашли способ жить в мире — белые люди и повхатаны, — тогда мы с тобой были бы счастливы вместе. Нас подвело время, в которое мы живем. Я знаю, что я любил тебя раньше и все еще люблю тебя. Независимо от обстоятельств.

Наконец она прервала работу и вскинула голову. Ее черные волосы скользнули по плечу, и он увидел почти забытую милую улыбку.

— Иди своим путем, англичанин, — сказала она. — Ты не заманишь меня в ловушку своими речами.

— И ты все еще любишь меня, — отважился вымолвить Джон.

Она улыбнулась ему быстрой, кокетливой и уклончивой улыбкой.

— Уходи.

До Джеймстауна было далеко. Джон пошел на север вдоль берега. Он ел моллюсков, ягоды и рано созревшие орехи. Время от времени ему удавалось подстрелить птицу, чтобы поесть мяса. Он думал об иронии происходящего — теперь, когда он собирался покинуть страну, он обнаружил, что может здесь выжить и что страна была такой изобильной и плодородной, как ему рисовалось в самых необузданных детских мечтах.

Первые три дня он тащился уныло, точно лондонский подмастерье, идущий на работу, смотря на то, как его собственные ноги ступают по камешкам на берегу, и глядя по сторонам только для того, чтобы проверить, нет ли поблизости врагов, или чтобы поискать дичь. Но на третий день он понял, что сразу за бесплодными дюнами начинается лес, полный деревьев, сеянцев и созревающих семян. Он покинул побережье, углубился в лес и начал собирать.

К тому времени, когда он дошел до Джеймс-ривер, он сделал себе мешок из двух оленьих шкур, не выделанных должным образом и оттого страшно вонявших, и набил его семенами и корешками. К первой увиденной плантации Джон приближался с большой осторожностью, он не хотел, чтобы нервный плантатор застрелил его как индейца. Он увидел мужчину на грубо построенном причале.