Земля надежды - Филиппа Грегори

Джон покачал головой, чувствуя себя сбитым с толку ребенком.

— Я был глупцом, — сказал он.

На мгновение Аттон смягчился. Он опустил руку на плечо Джона.

— Времена нынче дурацкие, — сказал он. — Думаю, что в самом конце, когда Великий Заяц будет снова бежать по миру в полном одиночестве, все мы будем казаться глупцами.

— Сможет ли племя выжить? — спросил Джон совсем тихо.

Аттон покачал головой.

Январь 1645 года, Англия

С первыми лучами солнца Джонни уже был в саду в поисках цветов для свадебного букета сестры.

Иней, точно снег, лежал на земле толстым слоем, сапоги Джонни, пока он шел по замерзшей траве, скрипели. Солнце светило ярко и беспощадно, в воздухе стоял острый, волнующий запах — опавших листьев, холода, земли, ожидающей солнечного света. Джонни испытывал сильные чувства — он молод и жив, его жизнь как единственного наследника Традескантов вот-вот начнется по-настоящему.

Он хотел подарить Френсис что-нибудь красивое. Если бы она выходила замуж весной, у нее был бы букет из цветов каштана — гордости деда. Если бы свадьба была летом, он срезал бы сотню роз, лишив их шипов. Но она выбрала самую середину зимы, и Джонни боялся, что не сможет найти в дедовском саду ничего, кроме сияющей твердости вечнозеленых листьев.

Эстер, увидев его с непокрытой головой и без теплой одежды, распахнула окно своей спальни. Петли скрипнули от мороза.

— Джонни! Ты что там делаешь?

Он повернулся и помахал ей.

— Собираю ей букет!

— Там же ничего нет!

Джонни тряхнул головой и углубился дальше в сад. Эстер проводила взглядом его стройную небольшую фигурку с решительным разворотом плеч: Джонни Традескант. Потом снова вернулась в дом, чтобы разбудить Френсис в день ее свадьбы.

Френсис, приняв ванну, одевшись и надушившись, в новом длинном платье спустилась вниз по лестнице в сияющем облаке бледно-голубого шелка. Волосы, завитые в локоны, она распустила по плечам, вместо чепца на затылке был приколот крошечный лоскуток кружева. Ее платье из роскошного шелка, расшитого бледно-голубыми узорами, шелестело о плиты холла, как будто нашептывая что-то. Широкий воротник был из самых лучших валансьенских кружев. Будущая госпожа Норман могла себе позволить купить самое лучшее прямо из Франции. Кружево на воротнике подходило к кружеву по краю рукавов, приятно пахнущих и накрахмаленных до хруста. Выглядывавшая из низкого декольте кожа Френсис контрастировала свежим сливочным цветом с прохладной белизной кружев.

— Как я выгляжу? — спросила Френсис, прекрасно понимая, как она красива.

— Просто ужас какой-то, — Джонни припомнил старую детскую дразнилку.

Он выхватил из-за спины маленький букетик.

— Я тут собрал кое-что для тебя. Но если не нравится, можешь не брать.

Френсис, не говоря ни слова благодарности или восхищения, взяла букетик и внимательно оглядела его. Эта сцена напомнила Эстер, что они были детьми и внуками, возможно, самых лучших садовников, когда-либо живших на этой земле. Никто из них не восклицал от счастья, если ему дарили растение, они всегда внимательно рассматривали подарок, строго оценивая дар.

Джонни срезал для букета веточки тиса вместе с листьями. Иголочки на них были мягкими, как шерсть, зелень такой глубокой, что казалась почти черной, и по ней, как звезды, разбросаны ягоды насыщенного красного цвета, одуряюще пахнувшие зимой и Рождеством. Со старых деревьев в саду он взял несколько стебельков омелы и оплел более темную зелень тиса светло-зелеными крылышками ее листьев. Белые ягоды омелы казались жемчужинами на фоне иголок. Он отыскал несколько крошечных бутонов ранних подснежников и вплел их в веночек, соединявший воедино листья, иголки и бутоны. И весь букетик обернул кружевными веточками ползучей розы, усеянными розовыми ягодами.

— Спасибо, — сказала Френсис.

— А вот это тебе в волосы, — с простой гордостью сказал Джонни.

Он взял со стола позади себя букетик первоцветов, протянул сестре, и свежий, ясный запах заполнил холл.

— Где ты взял их? — спросила Френсис.

— Посадил в горшке, как только ты согласилась выйти за него, — гордо пояснил Джонни. — Я не хотел, чтобы ты застала меня врасплох со своей зимней свадьбой. Все-таки мы, несмотря ни на что, Традесканты!

Френсис положила зеленый букет и пошла с первоцветами в комнату редкостей, к большому зеркалу. Ее высокие каблучки гулко стучали по доскам пола. В комнате остались только большие экспонаты да вещи поменьше, которыми можно было пожертвовать ради спасения остальных. Зал казался достаточно роскошным, чтобы обмануть солдата-мародера, который мог вообразить, что видит все сокровища. Эстер держала ключ от ледника на цепочке на шее, и ивы густо разрослись, надежно укрывая двери.

Френсис взяла цветы, отщипнула мягкие стебли и воткнула их в локоны за ушами.

— Красиво? — спросила она, поворачиваясь к брату.

— Неплохо. — Он старался не демонстрировать свою гордость.

И с этими словами Джонни взял Френсис под руку.

Венчание прошло в церкви Святого Варфоломея на Олд-Фиш-стрит в Сити, Эстер была одним свидетелем, а Томас Стритер, друг Александра, — другим. Вечером они, обедая в доме Александра напротив лондонского Тауэра, подняли тост за отца новобрачной.

— Интересно, где он сейчас? — задумчиво проговорил Стритер.

Александр бросил быстрый взгляд на несчастное лицо Эстер.

— По мне, где бы он ни был, лишь бы все было благополучно, — сказала она.

Эстер было тяжело расставаться с Френсис. Она растила ее с той поры, когда та была печальной светловолосой девочкой девяти лет от роду, подавленной ответственностью за брата и дни напролет скучающей по матери. Девочка была слишком гордой, чтобы просить о помощи, и упрямой, как все Традесканты. Она была слишком независимой, чтобы просить о любви. Но всю свою жизнь, как самое дорогое воспоминание, Эстер хранила в памяти тот момент, когда Френсис, не поднимая глаз, потихоньку придвигалась в ее сторону, пока не прислонилась к уютному боку мачехи и не почувствовала оберегающую руку, мягко легшую на ее плечо.

— Я буду скучать по тебе, — прошептала Эстер, прощаясь на следующий день в тесном холле дома Александра.

— Ах, мама! — Френсис бросилась к ней в объятия. — Но я буду часто навещать вас в Ковчеге! И ты будешь приезжать к нам! Да, Александр?

Александр Норман, помолодевший на много лет, будто абсолютная радость разгладила морщины на его лице, просиял улыбкой, глядя на Эстер.

— Если захотите, приезжайте и живите с нами. А я буду тогда считать себя турецким пашой — с двумя такими красавицами в доме.