Земля надежды - Филиппа Грегори

Ламберт улыбнулся.

— Возможно, к тому времени, когда ты подрастешь настолько, чтобы стать кавалеристом под моим командованием, страна объединится, и у нас будет только одна армия и одна кавалерия, и единственным выбором останется выбор лошади и цвета перьев на шляпе, — дипломатично предположил он. — И мы оба — и принц Руперт, и я будем счастливы служить под едиными знаменами.

Он выпрямился и поверх головы Джонни посмотрел на озабоченное лицо Эстер.

— Пожалуйста, не бойтесь, госпожа Традескант, — сказал он. — Я здесь для того, чтобы купить тюльпаны. У меня и в мыслях нет причинить вам малейшее беспокойство. Очень трудно сохранять верность и постоянство, а времена нынче тяжелые. Очень может быть, что вы снова будете работать в королевских садах, а я буду болтаться на королевской виселице. А может быть, я стану новым верховным судьей, а вы — мэром Лондона. Так что пока давайте посмотрим на тюльпаны.

Теплота его улыбки была неотразимой. Эстер улыбнулась в ответ и повела его к террасе, где в красивых керамических горшках росли отборные цветы. Согретые солнечным светом днем и укрытые в оранжерее ночью, эти тюльпаны расцвели несколько ранее своих собратьев на грядках, и на их лепестках уже проглядывал будущий цвет.

— А вот и наши редкости, — сказала она. — Вот зеленые попугайные тюльпаны, очень необычные.

Эстер указала на глубоко изрезанные бахромчатые края зеленоватых лепестков.

— А здесь «Адмирал Лифкен». У них бесподобно сложные цвета, может быть красный с белым, а может и красный с желтым. «Семпер Августус» тоже из этого вида, но превосходит все остальные разновидности по форме, у него самая идеальная для тюльпана форма и самый сложный цвет. Вот виолетты, у них никогда не знаешь, из какой луковицы какой получится цвет, они непредсказуемы, и очень трудно вывести устойчивый сорт. Они могут быть то бледными, как гроздь сирени, то настоящего глубокого фиолетового, переходящего в синий цвета. Как фиалки. Если вам захочется вывести свой собственный сорт…

Она взглянула на него и прочитала на его лице горячее желание.

— О да!

— Тогда на вашем месте я бы выбрала именно этот. Было бы чудесно, если бы вам удалось получить устойчивый глубокий фиолетовый цвет. Садовники были бы вам вечно благодарны. А здесь…

И она подвела его к выгороженному закутку на террасе, где в драгоценных горшках гордо высились тюльпаны.

— Здесь у нас «Семпер Августус». Мы полагаем, что это единственные семперы в Англии. Мой свекор купил их и один подарил королеве. Когда она покинула дворец, мой муж принес его обратно. Насколько мне известно, семперов нет больше ни у кого.

Трудно было ожидать от Ламберта большего внимания. Он присел на корточки перед цветами так, что его темноволосая голова оказалась на одном уровне с ало-белым цветком.

— Можно, я потрогаю?

— Только осторожно, — разрешила Эстер.

Он вытянул палец, рубин на руке подмигнул алому цвету лепестков. Он сразу заметил, как эти цвета подходили друг другу. Красный цвет лепестков был точно сверкающий шелк, прочерченный белым. Один цветок, более распустившийся, нежели другие, уже раскрылся, и Ламберт заглянул в его чашечку, чтобы получше разглядеть экзотическую темноту тычинок и черную, как сажа, пыльцу.

— Потрясающе, — выдохнул он. — Прекраснее ничего в жизни своей не видел.

Эстер улыбнулась. Джонни посмотрел на нее и подмигнул. Они оба знали, что последует дальше.

— Сколько? — спросил Джон Ламберт.

— Джонни, пойди к кухарке, попроси печенья и бокал вина для нашего гостя, — велела Эстер. — И принеси мне подставку для письма и ручку. Вы собираетесь сделать большой заказ, господин Ламберт?

Он посмотрел на нее и широко улыбнулся уверенной улыбкой красавца-мужчины, жизнь которого удалась.

— Можете распоряжаться моим состоянием, госпожа Традескант.

Лето 1645 года, Виргиния

Джон надеялся, что жизнь новой деревни в дельте станет легче после того, как соберут урожай и наладится охота, а в лесу созреют фрукты. Когда наступила хорошая погода, еды в самом деле стало хватать на всех. Но беспечное довольство жизни старой деревни исчезло.

Повхатаны выкопали яму, сделали новую парную и вытоптали новый танцевальный круг. Они построили амбар для зерна, женщины сделали высокие гладкие черные кувшины — запасать сушеные бобы и кукурузу на зиму. Но та радость, которая, по представлениям Джона, была неотделима от повхатанов, покинула их. Изгнанные с земли, избранной ими самими для жизни, загнанные на самую береговую кромку, к соленой воде, они были похожи на людей, потерявших гордость и уверенность в себе.

Они никогда не думали, что колонисты могут победить их, и даже если бы они так думали, они представляли бы себе великую битву, в которой воины гибли десятками, а женщины горевали бы, забирали своих мужчин домой и плакали бы над их телами. А после того, как цена была уплачена, сироты и вдовы исчезли бы в Джеймстауне, и никто бы никогда больше их не увидел, и повхатаны горевали бы и о них, как о павших. А потом, через год, все вернулось бы к обычной жизни.

Чего они никак не предвидели, это того, что война никогда не прекратится. Чего они никак не предвидели, это того, что не будет ни битвы, ни поражения одной из сторон. Чего они никак не предвидели и о чем Джон и не подумал предостеречь их, так это укоренившегося английского предубеждения и враждебности к аборигенам, а именно это чувство заставило колонистов взять в руки оружие.

Колонистов гнал не страх, и речь больше не шла о самозащите. Армия полуобнаженных, завывающих воинов, выступившая против них, растаяла, растворилась в лесах. Взамен колонистами двигало мощное чувство ярости и моральной правоты. Со времени первого восстания они чувствовали, что индейцам удалось ускользнуть от наказания. Их вытеснили в леса, но недостаточно далеко. И даже после того, как колонисты построили деревянный частокол, чтобы отметить границы своей терпимости к аборигенам, они все равно были уверены, что оставили им слишком много земли. Теперь, под предводительством сэра Уильяма Беркли, шли разговоры о «решении» индейского вопроса. Таким образом, отныне племена повхатанов стали вопросом, а не людьми, обладающими правами.

После того как в мышлении произошел такой сдвиг, вывод мог быть только один, и Джон понимал решимость колонистов, высылавших отряд за отрядом охотиться сначала на одну деревню, потом на следующую, пока не стало казаться, что деревья больше не прячут повхатанов, что листья больше не дают им укрытия, что колонисты видят сквозь ветви и утренний туман. И где бы ни был кто-то из племени, будь то мужчина, женщина или ребенок, мушкетная пуля отыщет его.