Шарада - Руслан Каштанов

Я прошла мимо него, не скрывая своей злобы.

–Поговори с ним! – сказал он мне в спину. – Поговори с Кириллом! Он тебе все объяснит! Ты сама не заметишь, как все встанет на свои места! Ты все поймешь, и пойдешь с нами бок о бок! К нашей общей цели!

Не поворачиваясь, я показала ему средний палец.

…Загадка была сложной. Не было одного верного ответа. Их было множество. Я складывала из них мозаику. В итоге вышла картина: уже-давно-не-дева-Дина возле люльки своего младенца…

Он до сих пор безымянный. Айдын против каких-либо имен. Поэтому я называю его «малышом», «деткой» или «сыночком».

Этот младенец венчает собой долгий итог моих размышлений. Какой бы тропой я не шла, сколько бы не строила предположений, альтернатив или теорий, – все приходило к доказательству новой жизни, находящейся в моих руках.

Я все еще способна с упоением представлять себе, каким это может быть чудом, пеленать младенца, говорить с ним в процессе, корчить ему рожицы, а в ответ видеть его улыбку. То, как твой малыш улыбается тебе, – чистое и светлое чувство, которое испытывает мать к новорожденному. Должно быть, это прекрасно!..

Мой малыш никогда не улыбался мне. На пеленальном столике (рабочий стол в спальне для гостей превратился в пеленальный), когда он лежал на нем спиной, и изредка пускал слюни, он всегда был спокоен. Не вертелся, не брыкался, ничему не возмущался. Он смотрел обычно куда-то в сторону, в ближний к столу угол на потолке. С течением времени у меня возникло подозрение, что там кто-то есть. Кто-то наблюдает оттуда за нами. Я даже стала оглядываться на потолок, в тот угол. Естественно, я никого там не видела.

Часто мне казалось, что мой младенец меня изучает. Видит все вокруг себя. Хотя в таком возрасте это невозможно. Звучит до безумия нелепо. Но теперь вся моя жизнь – сплошная странность, и что с этим делать, я по сей день не имею не малейшего понятия.

Несколькими неделями ранее я могла рыдать где-нибудь в углу от того, что ничего не умела в плане материнства, и никогда этим не интересовалась, а теперь приходилось кусать локти. Моя депрессия перекатывалась из одного конца комнаты в другой: в одном углу мои переживания по поводу потери Кирилла и всей той обыденности, которая теперь окружала; в другом – мой низкий интерес к главному женскому предназначению – деторождению.

Но потом случилось первое чудо. Мой малыш словно помогал мне. Направлял мои руки, контролировал их движения. Я была матерью без опыта. Я никогда и ничем подобным не интересовалась. Я думала, что это материнский инстинкт подсказывает мне, что и как нужно делать. Но на пеленальном столике у меня постоянно было отчетливое ощущение, что знание приходит не из меня самой; это был не только тот спутанный комок эмоций, который испытывает молодая и неопытная мать. Знание приходило ко мне извне. Как именно, я не знаю и не понимаю до сих пор.

Я вдруг понимала, что все знаю. Что знание есть во мне. И оно приходит из неоткуда. Я испытывала сомнения по этому поводу. Я была на грани нервного срыва. Но я подчинялась тому, что приходило ко мне в голову, каким бы глупым оно не выглядело в образах моего сознания, которое способно всегда само все дорисовывать.

Я была обескуражена.

Мои мысли поражали меня саму.

Вскоре это событие растеряло свою сказочную коннотацию. Оно стало… странным. Неправдоподобным. Отталкивающим. Как и все остальное, что происходило между мной и моим сыном.

«Это из-за тебя, – думала я однажды, когда пеленала его, – только лишь из-за тебя, мой милый, я тогда поверила этому проходимцу, и испытывала твоего отца на верность нам обоим. Я боялась за тебя. Боялась, что мы оба в опасности. Я была уверена, что твой папа предал маму… Что он использовал ее, как и тот, кого он считал своим близким другом…»

Мне казалось, он слышит мои мысли. Он их понимает. И чувствует мою нелюбовь, которую невозможно было дословно сформулировать или уловить эмоционально, как-то придать ее контролю, изменить ее на нечто более чистое и светлое, как улыбка младенца, подаренная своему родителю.

Мне казалось, что он всеобъемлющ…

Возможно, что я попросту придавала ему все эти волшебные (странные) свойства только лишь потому, что была неопытным родителем. Я решила наблюдать дальше. Молча. Терпеливо.

Я начинала подумывать, что у меня растет интроверт. Спокойный, молчаливый, со щепоткой меланхолика. Так я в шутку объясняла себе его холодность.

Но, рано или поздно, любой ребенок должен был бы улыбнуться. Как и любой другой человек.

Но только не этот.

Полагаю, что только не этот…

Я выронила пластмассовую тарелку с салатом, и все овощи, смешанные в горчичном соусе, о котором я так мечтала, будучи беременной на третьем месяце, разметались по полу. Я опустилась на колени, и разрыдалась. Очень тихо. Так, чтобы Кирилл не услышал меня.

Настал момент, когда я стала понимать, не умом, а сердцем, что Кирилл верен мне, как и обычно. Что я находилась в тумане собственных подозрений и невероятной злости, добрая доля которой принадлежала не мне, а той силе, что проходила сквозь меня.

Она уже больше полумесяца не овладевала мной, и я знала наверняка, что этого больше не произойдет. Хотя нечто осталось во мне. Вместе с плодом.

Меня запутали. И осознание приходило медленно, и болезненно…

–Все в порядке?

Это был Кирилл. Он появился на кухне, с немного обеспокоенным видом.

–Я слышал, что-то упало… Дина, что ты?.. Малыш, ты чего?

Я показала на салат, который приятным разноцветием раскидался по полу с соусной лужицей и длинными полосами капель в разных направлениях.

–Не переживай, солнышко, – сказал он. – Я помогу тебе сделать новый.

Он поцеловал меня в щеку, и помог мне подняться с пола.

Конечно, все это виделось ему очень милым.

Он обнял меня, и я прижалась к нему.

–Ну-ну, – говорил он. – Все хорошо. Мы справимся.

–Нет… – сказала я.

–Мы справимся, Дина. Все справляются.

–Что-то надломилось между нами. Мы словно что-то утратили. Как будто у нас это забрали. Заблокировали наши чувства.

Я отошла от него. Мне все еще были неприятны его прикосновения.

Он молчал. Не спорил со мной. Потому что понимал, о чем я ему говорю. Спорить и верить в обратное уже было бесполезно.

–Мы в тюрьме, Кирилл. Разве ты не видишь этого? Нас заставили верить в то, чего нет. В то, чего быть не может. И чем больше мы верим, тем сильнее болото затягивает нас.

–Кто заставил, малыш?

–Ты сам знаешь…

–Нет. – Кирилл покачал головой. – Не знаю.

–Он называется твоим другом. Но это не так! И я устала повторять одно и то же! Если ты слеп, и глух, если тебе нравится все