Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появление грязного, хромого, с ободранными в кровь ладонями Прохора произвело впечатление. Опираясь на плечо Александры Юрьевны, он пропрыгал на одной ноге от двери до кухни и, не раздеваясь, рухнул на стул. Вот он, спасительный приют[16]. Некоторое время Прохор Давидович сидел молча, глядя, как натекает на пол грязная лужица из-под ботинок. А напротив него, спокойно попивая чай, сидел Борис Аркадьевич Усенко.
– Что, били тебя, Проша? – спросил Усенко, деликатно выдержав паузу.
– Раздеться помоги, – хрипло и мужественно попросил Прохор.
Александра Юрьевна резала картошку с такой скоростью, будто крошила шашкой красный эскадрон.
– Неужели били? – спросила она, не оборачиваясь, и еще яростней обрушилась на врага.
Смущенный Фейгель честно признался, что на полпути от метро ему в голову пришла ужасная мысль.
– Понимаешь, как стометровку бежал, здорово подморозило, и вот, прямо рядом, во дворе, приложился…
Картошка шипела на сковороде; Александра Юрьевна заставила Прохора снять куртку и смыть грязь с ободранных рук.
– Здорово подморозило, кислородная, и штаны снимать придется.
Фейгель, поколебавшись, уступил: узкие джинсы невозможно было закатать выше щиколотки. Колено распухало на глазах. Александра Юрьевна вручила Усенке огромный нож и велела наковырять из морозилки льда.
Звездный час Прохора Давидовича набирал силу. Он сидел за столом, правой рукой прижимая к колену пузырь со льдом; левая рука его занята была то вилкой, то хлебом, по обстоятельствам. За день он выпил только четверть стакана вражьего кофе, правда очень крепкого и сладкого, и теперь быстро справился со сковородкой, отодвинул тарелку и сказал:
– Фу, легче.
Усенко, оставшийся таким образом без ужина, видимо, загрустил, но хозяйке было не до него, она налила джентльменам по чашке коричнево-красного чаю и попросила:
– Прош, рассказал бы ты что-нибудь, а?
– Блокнот мой в куртке остался, в правом кармане, – важно сказал Прохор, обращаясь к Усенке; скрывать ему было нечего. Протокол, о котором так печалился Бондаренко, содержал лишь фамилию свидетеля, отказ его от участия в следствии да подпись. Потом следовали, в устной форме, угрозы, задушевные советы и кофе.
– Думаю, отказаться – значит, я их вовсе за людей не считаю. А чаи все ж таки распивать – западло, да? Вот я и выбрал кофе – во-первых, я его терпеть не могу, во-вторых, это как-то официальнее, понимаешь? Я очень сладкий попросил, чтоб пить было не так противно.
Историю гибели протокола Фейгель показывал в лицах. Он наплевал на коленку и прыгал у стола, изображая пострадавшего следователя и позабыв, что отличается от него отсутствием штанов; Сашка смеялась, как дурочка, Усенко молчал, глядя в чашку.
Дым поднимался к высоким потолкам и синими пластами плавал по кухне, чай был вкусный и настоящий. Прохор Давидович пристроил гитару на здоровое колено и спел на ура про гражданина начальника.
– Оставался бы ты, Прохор, ночевать, – попросила вдруг Александра Юрьевна. – До дому на одной ноге не доскачешь.
– Я провожу, – встрял Усенко.
– Сомнительная услуга, – холодно заметила Полежаева, – тебе что, завидно, что ли?
Фейгель совершенно растерялся; Усенко поглядел на него и сказал развязно:
– Так. Понятно, поздравляю, Прохор Давидович: лавры – героям. Успеха.
Он пожал Фейгелю руку и отправился надевать башмаки; вышла сцена.
Борис Аркадьевич долго возился в прихожей, разыскивая свое имущество, потом еще раз скверным голосом пожелал Фейгелю успеха и наконец удалился.
– Ты уж прости, что друга твоего выставить пришлось, – сказала Александра Юрьевна, возвращаясь к столу; она показалась Прохору усталой и постаревшей. – Мне с тобой поговорить надо, понимаешь?
Фейгель ничего не понимал, но кивнул серьезно, выражая готовность. Александра Юрьевна заварила свежака и начала допрос.
На вопросы Прохор Давидович отвечал рассеянно, не понимая, к чему она клонит; он готов был объясниться в самой возвышенной любви, ввязаться в самое тайное и опасное дело или попросту – прервать допрос поцелуем. Ясно было только, что та жизнь, которой он так боялся еще утром, теперь подхватила его и понесла, куда – бог весть, но теперь от этого было не страшно и не тревожно, а – в самый раз.
Чтоб сбить протокольный тон, Александра Юрьевна взялась отгадать, чего наобещал Фейгелю гражданин следователь.
– Советскую армию, тюрьму и психушку – одновременно, для тебя лично, это раз; ваш отец, Прохор Давидович, не перенесет известия о вашем аресте – это два; да и у вашего брата при прохождении службы могут быть большие неприятности, – так?
– Всё так, – сказал Фейгель, с восторгом глядя на Александру. – Но боялся я дома, утром, а там уж скорее развлекался.
Прохор Давидович коротко описал свои утренние страдания и поддержку кстати зашедшего Усенки.
– Зря ты с ним так, Саш, – мягко попенял он. – Он ведь правда здорово помог, в кучу меня, можно сказать, собрал.
– Может, и зря, – отвечала Александра Юрьевна, никаких определенных подозрений насчет Усенки до последнего момента у нее не было. – А может, и не зря: меньше знаешь – лучше спишь. И что же, он весь день у тебя проторчал, от повестки до выхода? А что у вас там с телефоном приключилось? Усенко, что ль, трепался?
– Нет, – сказал Фейгель, – никто не разговаривал, и нам не звонили. Ты прости, я не спросил сразу: у тебя-то как обошлось?
– Ничего интересного, кагэбычно; у Игоря, наверно, что-то случилось, вот и трясут. А что – не просчитать. И писем от него с ноября нет. Да, я тебя поздравить забыла: политическую благонадежность, как девственность, только один раз теряют. Так Игорева жена говорит.
– А ты ему кто?
– Знала бы – сказала. Ну, второй состав, например, дублер, запасной игрок, а? Нравится? А тебе правда домой надо или останешься? Если домой – не хуже Усенки могу доставить.
Помолчав, Фейгель выбрал – остаться.
– Саш, а ведь Усенко уверен, что мы – того… – сказал он, чтоб прояснить обстановку.
– И не только Усенко, – спокойно отвечала Александра Юрьевна. – Товарищи в этом тоже уверены: вошел, да не вышел. И, кстати, это неплохо: какая-никакая, а тебе подпорка. Да, еще вот: а у тебя на допросе второй сидел, студентик такой с виду?
Легкость, с которой Сашка прикрыла скользкую тему, еще больше смутила Фейгеля. Что же неплохо: стать ее любовником или делать вид такой для товарищей? И как об этом спросить? И зачем она так нехорошо говорила про дублеров?
Фейгель вздохнул и начал рассказывать о том, как веселился студентик после кофейной диверсии.
– Непонятно все это, – солидно рассуждал Прохор Давидович, – на чекиста он, правда, совершенно непохож.
– Да, – соглашалась Александра Юрьевна, – и с виду
