Минтака Ориона - Юрий Гельман

– Вы так думаете? – скептически спросил герцог. – Почему же тогда никто из присутствующих, кроме вас, не сдвинулся с места?

Эндрю неопределенно пожал плечами. Он не знал, что отвечать герцогу. Он не знал, чтó можно попросить у него. Он не знал, до какой степени нахальства может дойти человек на его месте.

– Ваша светлость, – сказал он неуверенным голосом, – как вам известно, я приехал в Англию издалека. В дороге я сильно поиздержался, и если бы не беспримерное гостеприимство лорда Фулхема, то совершенно бы не знал, как мне жить дальше. Вот почему я осмеливаюсь просить у вас некоторую небольшую сумму денег, которая бы позволила мне снять комнату с мебелью недалеко от центра Лондона. Кроме того, мне хочется открыть школу восточных единоборств, где бы я мог обучать молодых людей некоторым особым приемам борьбы с оружием в руках или без него.

Закончив фразу, Эндрю со смущением отвел глаза от сморщенного в старческой гримасе лица герцога. Тот какое-то время сидел молча, жевал губами, осмысливая необычную просьбу своего гостя. Затем, должно быть, на что-то решившись, снова скрипнул:

– Мистер Сейбл, то, что вы сделали для моей супруги, а особенно для меня, по большому счету, не имеет цены. Вот почему я скажу вам следующее: не далее, как завтра, мой секретарь сообщит вам адрес вашего нового жилища, которое я берусь оплачивать столько, сколь долго вы пожелаете там находиться. Это первое. Что касается вашей школы, то я в этом ничего не понимаю. В мое время дрались либо на шпагах, либо на пистолетах. Но денег я вам, конечно же, дам для аренды какого-нибудь зала, где вы смогли бы проводить свои занятия. Это второе. И третье, полагаю, самое приятное для вас: и я, и моя супруга очень бы хотели по средам и субботам видеть вас у себя на обеде. Не откажите в любезности приезжать к нам в три часа пополудни.

– Ваша светлость, – ответил еще больше смущенный Эндрю, – я поражен вашей щедростью, которая поистине не имеет границ. Что же касается обедов в вашем доме, то это действительно самая большая награда, на которую я мог бы рассчитывать. Позвольте узнать, как здоровье леди Елизаветы? Я надеюсь, ее раны заживают быстро.

– Да, благодаренье Богу, это так, – ответил герцог. – Она просила передать вам свой привет и наилучшие пожелания.

Поблагодарив старика еще раз, Эндрю немедленно удалился. И только в экипаже, направляясь на Черринг-кросс-роуд, он позволил себе несколько расслабиться, сбросить с себя скованность, владевшую им доселе. «Какая же между ними разница в возрасте? – подумал Эндрю. – Должно быть, лет сорок, не меньше». И, улыбнувшись своим мыслям, он замурлыкал что-то себе под нос.

Позднее, рассказав сэру Алексу о своей беседе с герцогом Кингстоном, Эндрю был немало удивлен тем, что лорд Фулхем совершенно неожиданно отозвался о молодой жене герцога крайне отрицательно.

– Я неплохо знаю ее первого мужа, – сказал он, – капитана Гарвея, который два года назад унаследовал от своего покойного брата титул графа Бристольского и солидное состояние. По словам самого капитана, весьма достойного человека, эта молодая особа на протяжении нескольких лет интриговала против него, добиваясь развода, а когда узнала, что капитан разбогател, тут же стала интриговать в прямо противоположную сторону. Каково же, представьте, было удивление самого капитана, да и всего света, когда стало известно, что она сумела окрутить старика Кингстона. Наш граф, впрочем, остался весьма доволен таким поворотом, поскольку леди Елизавета сама избавила его от своих притязаний. И сегодня, мой друг Эндрю, эта взбалмошная и коварная особа является, по сути, наследницей несметного богатства герцога Кингстона, который вот-вот отправится на тот свет.

– Сударь, – сказал Эндрю, улыбнувшись, – после вашего рассказа мне еще больше захотелось познакомиться с леди Елизаветой поближе. Способность к интригам, как мне кажется, может породить только незаурядный ум. А мне в жизни еще ни разу не доводилось встречать женщину, в которой подобное качество сочеталось бы с такой непревзойденной красотой.

– Да вы, мой друг, философ.

– Мы все порой занимаемся философствованием. Вот только чаще всего наши размышления растворяются в пустоте.

– Что ж, – заключил сэр Алекс, – мне остается пожелать вам успехов на новом поприще. Не забывайте старых друзей и того, что я по-прежнему ваш должник. Что же касается этой женщины… Лично я предпочел бы смазливую простушку, готовую слушать мужа, открыв от изумления рот. Умные женщины вызывают у меня настороженность. В любой момент они способны на какую-нибудь каверзу.

В доме Ивана Христофоровича Сергей почти сразу почувствовал себя легко, раскованно. Сумской, которому на ту пору было уже тридцать девять лет, не был женат, и его дом походил на холостяцкую крепость. Все в этой крепости было продумано до мелочей, все было расположено для удобства хозяина и не обременено атрибутами, свойственными семейному очагу.

Немногочисленная прислуга, от которой занятому человеку его положения просто невозможно было отказаться, была обучена не докучать хозяину по пустякам, вот почему Иван Христофорович почти все свободное время посвящал либо работе в мастерской, либо чтению книг, либо светским приемам, на которые всякий вельможа приглашал его с удовольствием. Он был интересный собеседник, со своим, порой, достаточно оригинальным взглядом на жизнь. Он был отзывчивым, не лишенным сострадания человеком. Он был весьма недурен собой, умел ухаживать за внешностью и ценил это качество в других. По сути, как отметил про себя Сергей, Иван Христофорович мог бы считаться почти идеальным человеком, если бы один недостаток не портил его. Дело было в том, что Сумской не любил женщин.

Повариха Евдокия и горничная Наталья, давно жившие в доме Ивана Христофоровича, обе возраста примерно тридцатилетнего, помимо своих основных обязанностей по дому, не против были бы услужить возможным прихотям хозяина, но… Иван Христофорович их просто не замечал. Нет, он относился к прислуге с уважением, часто поощрял то одну, то другую какими-нибудь благодарностями – то отрез на платье купит, то какие-то сладости редкие принесет, а то просто денег даст сверх жалования. Но как женщины – они его не интересовали.

Такое положение вещей сперва несколько удивляло молодых и довольно привлекательных девиц, но вскоре обе поняли бесполезность своих женских ухищрений относительно хозяина и переключились на других мужчин. А их в доме Ивана Христофоровича тоже было двое: ученик Сумского Золотов и садовник, он же истопник в холодное время года – Иван Стеблов.

Поначалу Золотов, как появился в доме Сумского, тотчас же приударил за Евдокией. Но очень быстро был приструнен Иваном Христофоровичем и прекратил свои попытки к сближению с красивой и молодой женщиной. Целыми днями он пропадал в мастерской, а вечером уходил отдыхать от трудов праведных куда-нибудь на Васильевский, где были у него друзья-собутыльники. Возвращался, когда дом уже спал, тихо пробирался в свою комнату и о женских чарах уже не думал.

Что касается садовника, то это был выходец из крестьян, мужчина лет пятидесяти с лишком, воспитанный в духе уважительности и трудолюбия. К тому же в деревне, что находилась в семи верстах от города, у него осталась семья, которой он регулярно отсылал заработанные деньги, навещая раз или два в месяц. Сумской любил Ивана Стеблова за трудолюбие и крепкий мужицкий разум – твердый и нерушимый.

Теперь же, когда Золотов уехал за границу, а в доме Сумского неожиданно появился Сергей Шумилов, – и Наталья, и Евдокия решили переключить свое внимание на него. Им нечего было делить между собой. Каждая знала, что рано или поздно и ей достанется лакомый кусок.

Хозяин поселил Сергея в небольшой, но очень уютной комнатке во втором этаже, с видом на Неву. В новом жилище кроме турецкой тахты, покрытой узорным покрывалом, был еще письменный стол с чернильным прибором, стул и два шкафа – для одежды и для книг. На стенах не было ковров, но зато нежно-голубые обои в тонкую золотистую полоску придавали комнатке Сергея вид значительный, а по сравнению с деревней Благово – просто роскошный.

Почти целый час хозяин посвятил тому, чтобы провести своего нового ученика по всему дому, познакомить его с расположением помещений и распорядком жизни. Сергею понравилось всё: от прихожей, где в специальном шкафу висела одежда и куда пряталась уличная обувь, до богато обставленного кабинета самого Сумского.

Но при всем том, что понравилось и даже пришлось по сердцу Сергею, больше всего – и это неудивительно – поразила его мастерская художника. Это была угловая комната, большая, размашистая, окнами на восток и на юг, так что практически весь день свет заполнял ее бледно-розовый объем. Здесь не отдавалось предпочтения ни изысканной мебели, ни коврам. Здесь не было ни стола, ни книжных полок. Здесь обитала сама Живопись, а ей кроме подрамника, мольберта да палитры не нужно было ничего.