Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай Васильевич предрекал: «Я знаю и люблю Шевченка, как земляка и даровитого художника… его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки».
Гадостная жвачка давно горчит, травит организм государства, но ею упорно давятся. Так до смерти и не поймут, чавкая ядовитой приманкой, что сами сознательно и расчетливо расчеловечились, зверями для своих стали, страшными бешеными псами.
– Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! – сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье. Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев – это было имя прекрасной полячки…
Скоро снова в атаку за мечтой о прекрасной чужбине, а на самом деле за чужие доходы, ринутся обычные украинские парни и сложат голову. Нет, не за прославляемую официальной пропагандой Отчизну, а за тихий шелест чужих купюр: чтобы кто-то за их спинами мог еще несколько месяцев спокойно пограбить страну.
И под поощрительное повизгивание сытых складских крыс погонят свежие партии новобранцев на братоубийственную бойню. Сколько детей не родятся, сколько работящих рук не дождется нуждающаяся в восстановлении Украина, пока брату жаль станет брата.
Пристально поглядел мертвому в очи Остап:
– Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы.
– Погребут его и без нас! – сказал Тарас, – будут у него плакальщики и утешницы!
Дежурно замелькают траурные аватарки новоявленных «европейцев» в соцсетях, и продолжатся заламывания холеных рук в телестудиях, и пеной растекутся пафосные речи официальных лиц. Только убитых уже не вернуть.
Тень над Украиной
«На фронтах ну буквально, буквально-таки ничего интересного не произошло. Все обстоит вполне благополучненько. Объявляется осадное положеньице. За распространение слушков будем рубить головы без замены штрафом… Все по домам!» (Евгений Шварц, «Дракон»)
80 лет назад, в 1937 году, когда в СССР бушевал «Великий террор», а в Европе торжествовал фашизм, Евгений Шварц начал писать пьесу «Тень» – первую в серии литературных трудов, которые золотыми буквами впишут его имя в историю русской культуры XX века. Впереди будут легендарные и до сих пор обожаемые читателями и зрителями «Золушка», «Обыкновенное чудо», «Дракон» (в экранизации «Убить дракона»).
Сюжет незаслуженно забытой сегодня пьесы «Тень» по-сказочному прост – волшебная история о человеке, потерявшем тень и едва не потерявшем себя. Но у Шварца речь идёт о почти конкретной «южной стране», где действуют реальные и современные автору люди – например, журналисты. Они подслушивают, доносят, интригуют; журналист с выразительным именем Цезарь Борджиа остроумно подмечает, что «человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать, ведь тогда он сам не знает, кто его съел, и с ним можно сохранить прекраснейшие отношения». Скольким из нас приходилось убедиться в истинности этого утверждения!
Естественно, все интеллектуалы южного королевства причисляют себя к категории «людей со светлыми лицами». И когда в их мире появляется незнакомый Ученый-историк, они искренне удивляются:
Женщина. Какое у вас доброе и славное лицо! Почему вы до сих пор не в нашем кругу, не в кругу настоящих людей?
Ученый. А что это за круг?
Женщина. О, это артисты, писатели, придворные. Бывает у нас даже один министр. Мы элегантны, лишены предрассудков и понимаем всё. Вы знамениты?
Ученый. Нет.
Женщина. Какая жалость! У нас это не принято…
Знаменитости южной страны действительно лишены предрассудков, легко называют черное белым, и наоборот. Здесь, в кругу «настоящих людей» – опытных царедворцев, артистов, журналистов и политиков – главное не высказывать своё мнение вслух. Они восторженной толпой колеблются вместе с линией очередной победившей при дворе партии, следят за прихотями короля и суетной модой:
Женщина. Тот, к которому я пришла, ужасно беспокойный человек… Вот, например, когда в моде было загорать, он загорел до того, что стал черен, как негр. А тут загар вдруг вышел из моды. И он решился на операцию. Кожу из-под трусов – это было единственное белое место на его теле – врачи пересадили ему на лицо.
Ученый. Надеюсь, это не повредило ему?
Женщина. Нет. Он только стал чрезвычайно бесстыден, и пощечину он теперь называет просто – шлепок.
Знакомые всё лица – с пересаженной кожей, совестью, душой. Цинизм – обратная сторона близости к власти: «Сытость в острой форме внезапно овладевает даже достойными людьми. Человек честным путем заработал много денег. И вдруг у него появляется зловещий симптом: особый, беспокойный, голодный взгляд обеспеченного человека. Тут ему и конец. Отныне он бесплоден, слеп и жесток…».
Я не могу отделаться от ощущения, что законы «реальной политики» везде и всегда одинаковы. Пока государи развлекаются, государством управляют серьёзные люди, заседающие в высоких кабинетах. Правда, обычно дела они предпочитают обговаривать всё-таки на улице, поскольку стены имеют уши. Однако об их тайных переговорах осведомлена вся столица, ибо от решений правительства зависит благосостояние каждого «настоящего человека» южного королевства. Особенно в период беспорядков и финансовой нестабильности:
Министр финансов. Благоразумные люди переводят золото за границу… Один банкир третьего дня перевел за границу даже свои золотые зубы. И теперь он все время ездит за границу и обратно. На родине ему теперь нечем пережевывать пищу.
Так и живём. Сказка смешивается с жизнью, события давних времён с современностью. И подлость остаётся неизменной, и вера в победу добра придаёт сил жить. И лишь немного жаль, что в южной стране безжалостная Черная Тень все-таки дорвалась до трона. Но перелистать положенные к обязательному чтению страницы не получится – нам всем придётся следить за действием с неизменным напряжением и вниманием. Как и задумано автором. Встречи и проводы Навсегда
Я прокрался в родной город негласно. Было дело. Заехал на двадцать минут к маме. Торопился дальше, хотя чувствовал, что больше с мамой никогда не увижусь. Так оно и вышло.
Проезжая по улице, увидел знакомое лицо. Хотел окликнуть, но вовремя вспомнил, что он подписал коллективный донос. Меня передернуло, и я отвернулся в другую сторону. Видел пенёк постамента – всё, что осталось от памятника на главной площади. Величественная руина, что-то из истории раннего Средневековья.
Успел заехать к сыну. Что-то говорил – напутственное и правильное. Наконец, отпустил от себя. Обычно он, утомлённый
