Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Костюм, стоит сказать, не очень теплая одежда, и промозглая осень потихоньку скручивала меня; плевать ей на плащ, в котором я спасался, а на вконец окоченевших девчонок со свечками, которых шпалерами построили вдоль предполагаемого маршрута Президента, вообще невозможно было смотреть без содрогания. «Боже, как им еще рожать после этого, все ж простудят», – думал я.
Наконец, послышался хищный вой сирен, толпа шевельнулась. Девчонки негнущимися пальцами зажигали спички, чтобы оживить символические лампады, спички гасли на ветру, девчонки и их преподаватели паниковали. Я расположился рядом с памятником и подальше от камер, чтобы не попасть в кадр (сейчас вспомнилось – учил меня один перспективный политик как правильно становиться, чтобы обязательно пролезть на экран), но не учел, что рядом со мной оказались приглашенные старички, свидетели голодомора. Словно изваяния сидели они, обдуваемые злым ветром, томясь от долгого ожидания и холода, смиренно ожидая своего чествования.
Надо отдать должное Президенту, он с ходу направился к ним. Угадывая его желание, надзиравшие за старичками граждане построили их, и процессия, трогательно семеня немощными ножками, направилась навстречу красивому и статному Гаранту Конституции. С изумлением среди семенящих я узрел известного в Харькове профессионального патриота – вот уж никак не ожидал его здесь увидеть. Во-первых, я не знал, что он имеет отношение к жертвам голода. «Как он одряхлел», – промелькнуло у меня в голове. Чувство, похожее на жалость к моему публичному оппоненту, такому старому и беззащитному, теплой волной согрело окоченевшее на осеннем ветру сердце.
Президент встретился с процессией стариков прямо напротив меня. При желании я мог бы его не то, чтобы застрелить, но даже ущипнуть или укусить. «Здравствуйте, бабоньки», – очень душевно обратился он к прильнувшим старушкам, с реально теплой интонацией: «Ну, кто со мной выступит на открытии памятника». Старушки стушевались, отхлынули, выплеснув из своих рядов моего дряхлого патриота. «Хвылынку, пан президент», – мгновенно среагировал он и могучей серией прыжков в три касания преодолел путь, который только что-то просеменил вместе со старушками. «Васылю», – на ходу могучим и молодым голосом кричал он: «Президент зовет нас выступать!».
Мигом вернувшись назад, он вдруг снова скукожился, сгорбился и – я не поверил глазам – вновь превратился в исстрадавшегося старичка, который, мелко переставляя ноги и как бы нехотя, повлекся на трибуну.
Меня больше не интересовала речь Президента, да и звук оказался выставлен отвратительно. Не слышно ничего и, наверное, не нужно. Я снизу вверх смотрел на патриота-профессионала, который маячил за спиной выступающего.
Его длинноватые волоса вздыбливались на холодном ветру, взор был высокомерен и устремлен вперед…
Президент уехал. Девчонки бежали в теплые автобусы, толпа потихоньку рассасывалась. Я, проклиная свою не по сезону одёжу, мечтал о рюмочке теплой водки и дал себе зарок никогда больше не носить костюмов.
IV
Я не люблю костюмы и мстительно наказываю их выгулом. Шпроты, соусы, коньяки – все побывало на их многострадальных лацканах. И однажды я отдал старые доспехи племяннику, балбесу-киевлянину – пусть поразит своих подружек. Ему это вполне удалось.
Важничая, родственничек пришел на молодежное мероприятие – стильный галстук, английский лапсердак и все такое. В ультрафиолете дискотеки на внешне приличном костюме неожиданно для всех окружающих и, в первую очередь, для его нового владельца, высветились алкогольные подтеки, масляные пятна, живописные разводы неописуемых форм.
Гомерический хохот потряс зал. И племянник опрометью бросился вон.
Наблюдатель
Это была адова вечеринка. На районе ХТЗ открывали новый ночной клуб, куда, похоже, были приглашены все уважаемые люди окрестностей. Их могучие шеи на манер шарфиков, несколько раз окутывали золотые цепи с мизинец толщиной, и сравнивать надо именно с их мизинцами – толстыми, как сардельки. Пиджаки всех оттенков красного, от алых до багровых, перемежались сетчатыми платьями их спутниц, главным смыслом которых было ничего не скрывать.
Визжали щипаемые за формы стриптизерши, взлетающим авиалайнером гремел шансон, вокруг гостей суетились переодетые «ангелами» официанты. Их оригинальные костюмы состояли из некоего белого балахона, к которому были прикреплены сооруженные из прутиков и перьев крылья, а на голове красовался нимб – конструкция из пушистого венчика, соединенного проволокой с обручем на голове. Ангелы стремительно подносили алчущим все новые и новые подносы с водкой и виски. Их крылья победно развевались, и нимбы приветливо покачивались…
Да, таких вечеринок, наверное, уже не бывает. Кажется, это называется оргия. Пили с отчаянием обреченных – и, действительно, многие присутствующие ту эпоху не пережили. Кондиционеры еще считались роскошью, и вспотевшая, гомонливая толпа переместилась на веранду. С летней площадки табачный дым повалил, будто от вулкана, и женский хохот гулко перекатывался над спящим районом.
Окончательно оглохший и посчитав, что долг вежливости по отношению к гостеприимным хозяевам исполнен, я засобирался домой.
Подходя к такси, я увидел одинокого официанта, который тайком присел отдохнуть в укромном уголке; сидел за неубранным столом, ошалевший от усталости, сгорбленный, с беспомощно обвисшими крыльями. Он был абсолютно неподвижен – лишь вечерний ветер шевелил перья на шутовских крыльях и легонько колебал нимб. Ангел, подперев рукой щеку, пронзительно и тоскливо смотрел в темноту. Ему виделось что-то своё. Обрывки воспоминаний
Встречи с Рюриковичами
– Вы одеты, как бомж, – резко выговаривал мне знатный потомок великого рода, князь Никита Лобанов-Ростовский, с которым я случайно познакомился на случайном мероприятии.
– Как клошар, – вежливо парировал я замечание старого князя.
– Да, парижский клошар, – поразмыслив, согласился Его Сиятельство и переключился на другого собеседника.
Теперь можно ваять книгу – «Мои встречи с Рюриковичами».
Поэт
Харьков, первые демократические выборы на съезд народных депутатов. Интервью с Евгением Евтушенко, который баллотируется по Харькову. Поэт порывист, темпераментен, оживленно жестикулирует. В руке, между пальцев, сигарета. Сигарета не горит – Евгений Александрович бросает курить, но привычка держать сигарету осталась. Он артистично жестикулирует, рассказывая о перестройке, о необходимости перемен.
Из сжатой в руке пересушенной, давленой сигареты сыплется табак – будто истекает песок в песочных часах. Поэт не замечает этого, и табак просыпается на пол гостиничного номера, и на его пестрый павлиний пиджак. Он машет рукой, щедро осыпая табаком себя и слушателей… Словно балуется.
Демократия
Был очень нужен редактор сверхпопулярного в то время журнала «Огонек» Виталий Коротич. Увидев на перроне народного депутата СССР, отъезжающего в Москву тем же поездом, что и я, смекнув, что он поедет в СВ, крадусь по элитному вагону. Главное – успеть, пока он не захлопнул двери в купе.
