Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смотри, смотри, – шепчет Колька, указывая на длинноволосого мужчину с невообразимо окладистой бородой, – Короткое пошел…
Его нельзя было не узнать, нельзя было не запомнить. Мы зачарованно провожаем взглядами человека в джинсах и модной молодежной рубашке, и многие прохожие тоже изумленно оборачиваются ему вслед.
Его мнение имело силу истины, рукопожатие – признаком избранности, легенды о нем передавались из уст в уста. Сергей Александрович Короткое, Гурыч (от слова «гуру»), Сережа или даже Серёня. Так нежно и чуть фамильярно называл Короткова один из его самых близких друзей – Юра Шварц, тоже фрондер, интеллектуал, меломан.
Долгое время я ухаживал за его младшей сестрой Ольгой (потом даже умудрился на ней жениться), а потому на правах бедного родственника захаживал к Юре, где ежедневно во время обеденного перерыва, приходя из своей химической лаборатории на улице Правды, чаёвничал царственный Коротков. Он с Юрой обсуждал текущие новости, околомузыкальные сплетни, делился впечатлением от прочитанного – чего-нибудь пугающе интеллектуального. К чаепитию присоединялись другие гости, вокруг, ловя нить беседы, кружились младшие – Захар Май (ныне известный рок-музыкант), Оля, я.
У Сережи (да и у Юры) были по тем временам совершенно баснословные фонотеки, а что такое для молодого человека советского периода доступ к музыкальным богатствам западной и подпольной отечественной рок-музыки? Это окно в мир, понимание, что, кроме затхлой советской пропаганды, существует вселенная мирового искусства. Наивное представление, но оно давало силы жить иначе, нежели сверстники, исповедовать иные идеалы, дерзать пробовать собственные силы в творчестве.
А потом началась эра независимого телевидения. Сережа с его энциклопедическими познаниями, фактурной внешностью и умением работать (он был фантастически педантичен) оказался востребован в целом сонме телепроектов. Его авторская рубрика «Музыкальная кафедра» в программе Приват-ТВ «Витражи» сделала Короткова узнаваемым персонажем для телезрителей всей Украины.
Был вальяжен. Лень, говаривал он, есть подсознательная неуверенность в необходимости действия. Ненормативную лексику Гурыч использовал умело и выразительно. Один раз стая салтовских хулиганов, завидя поздно возвращавшегося домой седобородого человека, угрожающе сомкнулась вокруг него и для затравки драки кто-то из них вспомнил похабное четверостишие: «Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты, ты подарки нам принес». Ну, и далее, по известному тексту.
Как рассказывал потом Сережа, «они же не догадывались, что я знаю продолжение популярного стишка». И пожилой человек, глядя в глаза сявкам, в ответ продекламировал такую рифмованную нецензурщину, что хулиганы поразились собственному невежеству и охраняли его до самого дома.
Не чурался и легкого суеверия – на обратной крышке его скромного портсигара таилась затертая табличка И-Цзин, древнекитайской «Книги Мертвых»; в минуты сомнений он бросал кости, что-то высчитывал по этой таблице и принимал окончательное решение.
Общий кризис харьковского телевидения отразился и на Короткове – не жалеют, не зовут, не платят. Проекты сворачивались, и Сережа пошел репетиторствовать. Могу сказать, что унижала его не столько такая работа, сколько отношение к нему телевизионных начальников – он мог и хотел делать больше, однако его опыт и знания игнорировались, а Сережа не относился к категории попрошаек. Нет, значит, нет. Гордый был человек. Потому, кстати, национализм во всех его проявлениях – от штурмовиков до «цветных революций» – презирал. Его понимание личной свободы не могло уживаться с догмами, провозглашавшими приоритет нации над человеческой личностью.
Всё это он называл «кали-юга» (инд. – век злой богини Кали), а то, что пресловутый «майдан» приключился в Киеве, городе, по его мнению, мещанском и кугутском, только придавало событиям омерзения. До последних дней живо интересовался политикой, а вот излишней религиозностью, невзирая на обширные познания в теологии, не страдал.
В этой связи интересно было наблюдать за его взаимоотношениями со знаменитым художником Борисом Чуриловым – человеком одного с ним поколения, но глубоко верующем и не любителем либеральных ценностей, которые исповедовал Коротков. По сути, они являлись антагонистами, но относились друг к другу с уважением, стараясь избегать застольных споров, хотя каждый упрямо оставался при своем мнении.
Злая ирония судьбы, что они умерли от одного и того же недуга. Когда Сережу настигла болезнь, уложившая его в постель, во время моего очередного визита он неожиданно завел речь о Чурилове: «Я слышал, что Боря серьезно заболел, передавай ему привет, пусть держится». У меня не повернулся язык сказать ему, что Борис уже несколько месяцев как умер.
Я знал Сережин диагноз и мне хотелось чем-нибудь его порадовать. Когда он почувствовал себя лучше, в погожий день мы выехали ко мне на дачу, где он, вместо раздражавшей его диетической пищи, с радостью вкусил шашлыка, не отказал себе и в рюмке-другой. Приятно было видеть искрящегося, прежнего Гурыча, и снова появилась надежда. Увы.
После похорон, на многолюдной поминальной трапезе собравшиеся говорили и говорили добрые вещи о Сереже, улыбались, вспоминая его. И всем находилось, что рассказать хорошее и трогательное об этом солнечном живом человеке. Человека, шагнувшего прямо из теплого давнего дня в мою жизнь. И оставшегося там навсегда.
Больше, чем поэт
9 января день рождения замечательного поэта Бориса Чичибабина: харьковчанина, русского литератора, много лет прожившего в официальной опале, и внезапно в конце жизни обласканного всесоюзной читательской славой, награждённого Государственной премией СССР, ушедшего из жизни в 1994 году в зените славы и расцвете таланта.
Возможно, Борис Чичибабин и не получил ту долю читательского фанатизма, которая досталась поэтам-трибунам 20-х годов или эстрадным пиитам 60-х. Но у него своя непростая судьба, собственный творческий путь, и своим индивидуализмом (порою даже вынужденным) он до сих пор интересен отечественному читателю.
Борис Алексеевич родился в 1923 году, а уже в свои 23 года студент Харьковского университета и автор дерзких стихов Борис Полушин (настоящая фамилия поэта) оказался в лагере за «антисоветскую агитацию», что навсегда наложило отпечаток на его мироощущение:
Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.
Лестницы, коридоры,
хитрые письмена…
Красные помидоры
кушайте без меня…
После освобождения вернулся в Харьков, где началось его долгое и упорное восхождение к литературным вершинам. Рассказывали, что на обложке своей первой книги Чичибабин был сфотографирован в женском пальто – до такой степени не было лишней одежды; благо, низкое качество печати не давало возможности различить фасон. Постепенно публикаций становилось всё больше, Борис был принят в Союз Писателей, вёл литературную студию, его творческая карьера успешно развивалась. Но свободомыслие, видимо, изначально было
