Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он приподнялся на локте, похоже, ему очень захотелось заплакать. И дырочка на его носке беззащитно светилась…
Автограф
Никита Сергеевич Михалков вальяжно плыл в кулуарах. Он уже выступил с высокой трибуны – как всегда: захватывающ, гневлив и блестящ – и плавно отчаливал. Я принял зверское решение китобоя: беру. На день рождения друга необходим неожиданный подарок, а тут осенило – автограф! Первый раз в жизни!
Пересек курс, изловил и – пока я извлекал из дорожной сумки чего-нибудь пишущее – вокруг мэтра образовалась толпа из внемлющих и снимающих. Внизу у ног Михалкова, никем не замеченный, ползал я… И вынырнул под самые камеры. Вызвал испуг, изумление, испортил дубль.
Друг автографу не поверил.
Преемственность
Лариса Лужина, советская, российская актриса, пик популярности которой пришелся на то время, когда я был маленьким, долго и оценивающе смотрела на мои кудри. А я смотрел на нее, любимую женщину Владимира Высоцкого, песни которого я слушал еще с детства. «А можно потрепать ваши волосы?», – неожиданно спросила она. Былое озорство ярко осветило ее лицо. «Разумеется», – галантно шаркнул я и склонился. Она запустила пальцы в мою шевелюру, касания ее были ловкие и нежные.
– Настоящие, – легонько подергав, засмеялась она. Я вспомнил, что этими руками она обнимала Высоцкого.
– Настоящая, – подумал я. Памяти Бориса Чурилова
Беготня поглощает, беготня затягивает и становится невыносимой, беготня заставляет забывать о вечном. Но случается, спешишь мимо уличного вернисажа и мельком, краем глаза, замечаешь какую-нибудь из работ – церковь, нарисованную на бересте или лик святого, угаданный в очертаниях волокон древесины. Автоматически проходишь мимо и в который раз клянешь себя: доходят мысли до всего, всяким делам находится место в ежедневнике, когда же ты напишешь о Нём?
Уникальную технику рисования на бересте, которая сейчас стала чрезвычайно популярной во всем мире, придумал (вернее, возвел ее в ранг высокого искусства) великий харьковский художник Борис Иванович Чурилов. Человек необычайной судьбы и железного характера, который ушел от нас 30 декабря 2008 года.
Я появился на пороге его квартиры весной 1992 года. Цель – взять интервью для «Первой Столицы» у персонажа, который вызывал мой жгучий интерес. Достаточно было уже того, что в книгах Эдуарда Лимонова (например, «Харьковской трилогии») Борис Чурилов – в отличие от других харьковчан, попавших на острое перо язвительного писателя – упоминался исключительно уважительно. Даже с оттенком благоговения. Свидетель юности самого Лимонова, человек, которого тот считал своим наставником!
Жив – не жив? Телефон? Адрес? Все это дело техники. И вот я, невообразимо наглый, что свойственно относительно молодой акуле пера (мне было 26 лет) напросился к Борису Ивановичу в гости. Хозяин оказался лысоватым, худым, но очень жилистым человеком лет шестидесяти. Глубоко посаженные глаза въедливо, как и положено художнику, оценивали собеседника. И голос… У Бориса был абсолютно и с первого раза запоминающийся, поскрипывающий тембр голоса. Плюс особенная манера неторопливо и весомо излагать свои мысли.
Интервью вышло на славу. Чурилов вспоминал дни шальной юности, подпольные выставки, рассказывал о таинствах своей работы. Мои слабые попытки обращаться к нему на «Вы» он пресек самым решительным образом и пригласил заходить почаще. Теперь я даже не могу вспомнить, как мы сдружились, ибо я в друзья не набивался, но появлялся на его горизонте довольно регулярно. Подчас и в неурочное время. Борис трудился по ночам, а потому поздние, а порою – чего греха таить – и подгулявшие гости вполне могли рассчитывать на радушие хозяина. Если это не отвлекало его от настоящей или срочной работы.
Художником Борис был изумительным. Тонко отточенными карандашами он наносил штрихи и линии на мягкую, податливую бересту, и из этого кропотливого труда на куске коры воздвигались древние русские соборы, армянские церкви, проявлялись лики святых, обрамленные витиеватым орнаментом. Он давал гостю в руки увеличительное стекло, чтобы тот мог в полной мере оценить ювелирное мастерство художника. И искренний восторг зрителя ему был приятен.
Чурилов придумал эту филигранную технику еще в 60-х годах прошлого столетия и адским трудом вымостил свой путь от юного сталевара до признанного художника, от харьковских пивных до выставки в парижской штаб-квартире ЮНЕСКО (что случилось еще при Советской власти).
Цену себе как художнику он знал и откровенно презирал многих своих коллег по цеху, большинство из которых он считал безграмотными халтурщиками. В кругах харьковских художников его недолюбливали – за тяжелый (как им казалось) характер, требовательность не только к себе, острый язык.
Выставки проходили у него редко и нерегулярно. «Первая Столица», как могла, поддерживала их информационно, но хлеба насущного они Борису не приносили. Можно сказать, что последние годы жизни он почти голодал. Пару раз нам удалось добиться списания коммунальных долгов, какие-то работы приобрелись поклонниками творчества, чем-то помогали друзья.
Забвение от тягот и обыкновенного голода давала работа. Борис активно сотрудничал с Харьковской епархией, преподавал в школе иконописи, продолжал изучать тонкости древнерусского храмового искусства. Его глубоко посаженные глаза раскалялись, когда он говорил о любимом деле.
Помнится, будучи у него в гостях, я был увлечен хозяином в кабинет, где нас ждал нарисованный Чуриловым целый альбом копий рублевской «Троицы». Силуэты Троицы тщательно перерисованы художником десятки раз в стремлении полностью раскрыть композиционный замысел легендарной иконы. Отдельно выделены сопряжения линий фигур, жестов, интерьера. Он считал, что сама композиция «Троицы» несет в себе информацию и даже некий текст. «Ну, и что же там написано?», – не без ехидства спрашивал я. «Я еще не закончил работу, но, разумеется, я его прочту», – на полном серьезе отвечал Борис и, меняя тему разговора, мы выходили на кухню, где нас ждала скромная закуска.
Когда Борис узнал, что болен раком, держался мужественно и старался выглядеть оптимистом. Искренне верил, что его Вера победит несчастье и работал до последнего дня своей жизни – в больнице и уже оставшись дома. Лишь в последний час он сказал дежурившей у его постели соседке: «Кажется, ухожу я потихонечку… Если бы знал кто-нибудь, сколько в этой голове было планов и образов…». И уснул.
Его хоронили 31 декабря 2008 года. Через несколько часов грянул Новый Год – люди бездумно веселились и радовались жизни. И нужно ли им знать, какое послание зашифровано в «Троице»? Знание необходимо единицам.
Гурыч
Яркий летний день, год 1983, наверное.
