Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вернемся к «разнообразию». «Я полагаю, что, подобно тому как природа наделила людей разными лицами, так она наделила их и разными характерами и причудами. Отсюда получается то, что каждый ведет себя соответственно своему характеру и причудам. А поскольку, с другой стороны, времена меняются и обстоятельства бывают разными, они соотносятся с человеческими желаниями как придется, и счастлив тот, чей способ вести себя согласуется с характером времени, и, напротив, несчастлив тот, чьи действия не соответствуют времени и обстоятельствам (или: порядку вещей, I'ordine delie cose. – Л. Б.). Отчего очень даже может быть, что два человека, действуя по-разному, добиваются одной и той же цели, потому что каждый из них может подходить к своему случаю, потому что порядков вещей бывает столько, сколько провинций и государств. Но так как времена и вещи часто меняются в целом и в частностях, а люди не меняют ни своих причуд, ни способов вести себя, получается, что у одного и того же человека временами добрая фортуна, а временами – злая» (из письма к П. Содерини; ср. XXV). Это – главное соображение Макьявелли о причинах удачи и неудачи в политике, он его повторяет часто и подробно (ср., например, III, 9). Исторический результат всегда возникает на пересечении «способа действий» («il modo del procedere») и «порядка вещей», причем второй – величина переменная, а первый, совпадая с особенностью индивида, величина постоянная: способ вести себя неотъемлем от врожденных свойств человека, и перестроиться он не в силах. «Если бы природа человека менялась со временем и по обстоятельствам, не было бы перемен фортуны» (XXV). «Поистине тот, кто был бы настолько мудр, что изучал бы характер времени и обстоятельств и приспосабливался бы к ним, всегда имел бы добрую фортуну или предохранял бы себя от злой, и оправдалась бы сентенция о мудреце, повелевающем звездами и судьбами. Но так как таких мудрецов не находится, и люди, во-первых, близоруки, а во-вторых, не могут совладать с собственной природой, из этого следует, что фортуна переменчива, повелевает людьми и держит их под свой пятой» (из того же письма к Содерини; ср. XXIV).
Поразительно! Но ведь тогда «Государь» написан впустую, тогда вообще никакой политик ничего сделать не может, потому что свыше его сил действовать по обстоятельствам! Не может этого никакой «мудрый государь»: «таких мудрецов не находится». Однако Макьявелли вовсе не был фаталистом, это же ясно. В каждой главе «Государя» он учит именно умению гибко выбирать и своевременно изменять окраску и средства политики: в одной ситуации уместно подражать гуманному императору Марку Аврелию, в другом – свирепому Септимию Северу (XIX). «Нужно, чтобы он (мудрый государь) обладал душой, способной поворачиваться соответственно тому, чего требуют ветры и перемены фортуны…» (XVIII). «Поэтому пусть те наши государи, которые были многие годы у власти, а затем потеряли ее, не обвиняют фортуну, но только собственную бездеятельность…» (XXIV). В спокойные времена они не предусмотрели, что может разразиться буря. И тут же: «Это общий недостаток людей». Тогда в чем упрекать неудачливых государей?
Как все это совместить – «нет человека настолько благоразумного, что сумел бы приспособиться к этому», т. е. к поворотам в ходе событий, – и все же мудрый государь должен «обладать душой, способной поворачиваться»? Макьявелли восхваляли и бранили, но все признавали за ним «неумолимую логику», «дисциплинированные ряды идей» (Де Санктис). Однако похоже, что натуралистический детерминизм и убежденность в способности человека укрощать фортуну у него не только не согласованы строго последовательно, но просто никак не согласованы. Алогичность у Макьявелли?!
Возьмите последний абзац XXV главы «Государя», и вы увидите, что его первая фраза делает логически нелепой вторую. «Итак, я заключаю, что, поскольку фортуна изменчива, а люди упорствуют в способе действовать, они удачливы, когда согласуются с ней, и неудачливы, когда расходятся. Я полагаю, что, конечно, лучше быть напористым, чем робким, потому что фортуна – женщина, и, чтобы подчинить ее, необходимо бить ее и помыкать ею». В первой фразе – условно говоря, натуралистическая закономерность. Во второй – условно говоря, волюнтаризм, ренессансная virtù, добродетель, доблесть: «Только та защита хороша, надежна, прочна, которая зависит от тебя и от твоей доблести». И никакой логики.
Видит ли Макьявелли тут проблему? Да, это явствует из начала XXV главы. Но для Макьявелли это не логическая антиномия, а столкновение двух общих мест (topos), двух «мнений»: о всемогуществе фортуны и о свободе воли. Чтобы понять, как работает ум Макьявелли, посмотрим, как он формулирует проблему. И как отвечает на нее: «Бог не желает делать все, чтобы не лишить нас свободы воли и той части славы, которая принадлежит нам» (XXVI). Ответ сводится к тому, что «фортуна распоряжается половиной наших действий, но все же позволяет нам управлять другой половиной или приблизительно около того». В зазоре между этими на глаз намеченными «половинами» – ренессансное противоречие неизменной природы и индивидуального вызова, идеальной нормы и опыта. В нем жажда овладеть историей и надвигающаяся трагедия.
Если «опыт» и «теория» у Макьявелли не укладываются в наше представление об «опыте» и «теории», то, может быть, не стоит уличать его в алогичности, может быть, Макьявелли придавал какой-то другой смысл словам, которыми пользуемся и мы, и руководствовался какой-то другой логикой – содержательной логикой ренессансного типа культуры. В XV главе «Государя» мы читаем знаменитую фразу: «Мне показалось более уместным исходить из действительной правды вещей, а не воображаемой (alla verità effettuale della cosa, che alia imaginazione di essa)». Безусловно, без этого противопоставления, столь нового, Макьявелли был бы уже не Макьявелли, и тот, кто хочет что-нибудь понять в его творчестве, должен исходить из этой фразы. Но что она, собственно, означает? Где пределы этого смелого отказа от рассуждений о «воображаемых республиках и принципатах, которых никто не видел и не знал на деле» в пользу реальной политики? В столкновении того, «как должны были бы жить люди», и того, «как они живут на деле»? Само появление такой антитезы, сама такая постановка вопроса – замечательное достижение Макьявелли и предвестие новоевропейского научного метода мышления. Но нельзя же забывать, что перед нами пока ренессансный автор, за плечами у которого несколько поколений предприимчивых и реалистически мыслящих флорентийских «деловых людей», но и не более того. «Действительная правда вещей» – всегда некая
