Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно сказать, что бессмысленно возлагать на Макьявелли ответственность за политическую практику, которая была такой и до и после «Государя», что отношение к соответствующим его суждениям требует историзма, что следует помнить, как понималась «доблесть» в этике Высокого Возрождения, восхищавшегося любым проявлением незаурядности, жизненной мощи и активности, называвшего именно эти качества «великими» и «героическими», к чему бы они ни были приложены. От Данте до Макьявелли более всего презирали людей середины: «Люди не умеют быть достойно плохими (! – onorevolmente cattivi) или в совершенстве хорошими, иное коварство заключает в себе величие и отчасти благородно, но на такое они не способны» (I, 27). И это объяснение верно. (Впрочем, заметим в скобках, взгляды, выраженные в «Государе», были достаточно смелыми, даже шокирующими и для того времени, и Макьявелли это прекрасно понимал.)
Можно, далее, сказать, что нельзя изымать один элемент из всей системы мышления, в которой он только и получает адекватный смысл. Так создавались историографические мифы о Макьявелли-цезаристе и Макьявелли-республиканце, о «наставнике тиранов» и о «провозвестнике Рисорджименто». Тоже верно. Хотя такова единственно возможная судьба в веках любых сложных идейных комплексов, всякая многосмысленность, так сказать, напрашивается на извращения, но все-таки едва ли не всегда есть своя логика в том, какие именно элементы системы и в каком направлении оказываются к тому податливыми.
Наконец, можно бы сказать, что Макьявелли не поучал тому, что в политике все средства дозволены, а лишь описывал, изучал обычную практику «принципатов». А вот это уже неверно. Описывал: «В делах судят по цели (достигнута ли она), а не по средствам (как она достигается)» (Из письма к Содерини). Но и – неразрывно с изучением – поучал: «Пусть государь делает то, что нужно, чтобы победить и удержать государство, а средства всегда будут сочтены достойными, и каждый их одобрит» (XVIII). В постоянных и энергичных наставлениях (procetti) – дидактизм жанра и активная (а не просто объективно исследовательская) позиция Макьявелли.
Решимся не отводить взгляда и признаем, что «Государь» – страшная книга.
Только страшная она совсем не потому, что ее автор якобы безнравственный человек. Вообще вы чувствуете, что с прописной моралью здесь не подступиться. «Насколько похвально, когда государь неизменно благочестив, живет цельно и бесхитростно, понятно каждому; тем не менее видно из опыта в наши времена, что те государи, которые мало заботились о благочестии и умели хитростью заморочить людям мозги, победили в конце концов тех, кто полагался на свою честность» (XVIII).
Известно, что Макьявелли впервые подверг сферу политики имманентному рассмотрению, отделив ее от морали, и что в этом состоял его наиболее ощутимый шаг вперед по сравнению не только с религиозностью средневековья, но и с гуманистическим синкретизмом Возрождения[484].
Этот шаг к научному рассмотрению политики, сделанный ренессансным мыслителем, тем не менее парадоксально основывался всецело именно на моральных посылках. Они были неутешительны: люди, которые вечно чего-нибудь жаждут и домогаются, обычно не бывают ни вполне добродетельными, ни вполне дурными, но зло встречается чаще – и естественней для них, чем добро. Саркастические эскапады Макьявелли побуждают исследователей даже находить у него своеобразный морализм: «Когда человеческие коварство и злодейство доходят до крайних пределов, следует по необходимости, чтобы мир очищался от людей посредством одного из трех способов, будь то чума, неурожай или потоп: дабы люди, оставшись в малом числе и настрадавшись, зажили бы благополучней и стали бы лучше» (II, 5). Однако называть автора «Государя» моралистом, пожалуй, не стоит. Если такова природа человека – а в этом-то все и дело, – ведь бессмысленно жаловаться на нее или увещевать людей. Снова и снова Макьявелли повторяет: «Эти способы очень жестоки и враждебны всякой не только христианской, но и просто человеческой жизни; каждый человек должен избегать их и предпочитать скорее оставаться частным лицом, чем королем ценою такой порчи людей; тем не менее тот, кто не хочет избрать указанный благой путь и желает сохранить власть, должен прибегнуть ко злу» (I, 26). Приходится считаться с тем, какова политика на самом деле. Презирая человеческую природу, но не добродетель, Макьявелли не собирается закрывать глаза на первую ради второй. Вот в каком мире живет политик, и в этом мире он должен победить, обеспечив мир и счастье для Италии.
«Государь» страшен не безнравственностью автора, а поставленной в нем проблемой. Я подозреваю, что опровергатели ненавидели Макьявелли особенно потому, что опровергнуть его было нелегко. «Чисто нравственная» позиция тут выглядит жалко, потому что подменяет суть дела и увиливает от правды: не сформулировав ответ политически, «нравственник» поступает не слишком нравственно. Ведь речь идет вовсе не о том, что лучше: нравственное величие или политический успех. Речь идет о том, как совместить то и другое, принципиальность и расчетливость, ибо вопрос не о нравственности, отвергающей запятнанную область политического действия, возносящей себя над политикой, ищущей человечности вне политики, а о нравственности в самой политике, где она непременно должна быть еще и выгодной, т. е. безнравственной по определению, даже когда не совершают ничего непорядочного. В этой сфере возвышенный провал по меньшей мере ничуть не лучше, чем низменный успех, и подчас может обойтись в миллионы жизней. Если столяр делает стулья, на которых нельзя сидеть, то это плохой столяр, даже если он бескорыстен и не пьет.
Примерно это имел в виду Макьявелли, когда писал, что было бы прекрасно, если бы государь обладал только похвальными качествами: увы, их нельзя все иметь и нельзя сохранить «из-за человеческих условий, которые этому не способствуют». Следовательно, «человеку, который желает при всех обстоятельствах пребывать добродетельным, остается лишь гибнуть среди множества тех, кто не добродетелен. Поэтому государю, который хотел бы удержаться у власти, необходимо учиться быть не добродетельным, а пользоваться или не пользоваться добродетелью соответственно необходимости» (XV). А приняв это рассуждение, Макьявелли уже не колеблется идти до конца. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» он осуждает Бальони, правителя Перуджи, за то, что, когда в город вступил, безрассудно не дождавшись своих войск, безоружный папа Юлий II, Бальони позволил папе отстранить себя от власти и не воспользовался удобным и прекрасным случаем, чтобы убить римского первосвященника. По мнению Макьявелли, перуджинского тирана, который сожительствовал с сестрой и умертвил множество родственников в борьбе за власть, не
