Романески - Ален Роб-Грийе

Не колеблясь ни секунды, Жером заявил мне, что это не имеет никакого значения, что он выплатит мне в качестве аванса недостающую сумму денег (то есть большую часть), а потом удержит эту сумму из моих будущих гонораров, и сей жест явно представлял собой настоящее свидетельство как его дружеского ко мне расположения, так и его уважительного отношения ко мне, но тогда он мог показаться весьма рискованным шагом… И вот внезапно мы с Катрин стали владельцами замка, благодаря невиданной милости Божьей… Тогда еще не существовало автострады, связывающей Париж с Нормандией, и уже нужно было возвращаться, а головы наши были заполнены мечтами, как и глаза застилала пелена прекрасных грез. В тот вечер, сидя в машине Жерома, катившей по направлению к Парижу, я, как мне помнится, рассказал ему (возможно, то был своеобразный знак признательности?) о том, что девочка, выведенная мной в «Соглядатае», действительно существовала, как, впрочем, и все персонажи и предметы, которые можно найти в моих книгах, что звали ее не Виолеттой и не Жаклин, а Анжеликой; я пообещал ему также когда-нибудь рассказать ее подлинную историю. Но сделаю ли я это?

Ее родители, чьи богатые предки занимали в стародавние времена очень высокое положение, можно даже сказать, первенствовали в старом гетто Венеции, носили фамилию Арно, которая звучала почти как фамилия коренных уроженцев Бретани: позднее я знавал в Морбиане неких Эвено и Армено. Они проводили летом отпуск в красивом здании благородных пропорций в стиле ренессанс, выстроенном в XIX веке, окруженном большим запущенным парком, благоприятно действовавшим на детское воображение. Дом этот располагался очень близко от берега моря (но в глубине закрытой и защищенной от ветров бухточки, как это часто бывает в Аеонэ), примерно в трех километрах от нашего Черного дома, что находится на некотором удалении от побережья. На велосипеде туда можно добраться довольно быстро, путь-то не дальний. Анжелике — двенадцать лет, а мне — тринадцать, ростом она меньше меня, но, без сомнения, в определенном смысле она уже гораздо более развитая и зрелая, чем я, как говорится, молодая, да ранняя, и она забавляется, находя удовольствие в том, что возбуждает мои инстинкты и чувства во время небольших стычек, когда мы делаем вид, что деремся, и, крепко обнявшись, катаемся по земле. На самом деле я очень боюсь причинить ей малейшую боль, и меня ужасно удивляет и приводит в смятение то, как она странно трется о мое тело своим телом, когда мне удается как следует зажать ее и заставить лежать неподвижно в траве, то есть когда я оказываюсь распластанным на ней и крепко-крепко держу ее за руки, за запястья.

И вот однажды я поймал ее после того, как довольно долго за ней гонялся, и стиснул ее в объятиях на копне душистого сена, куда она очень кстати то ли упала, то ли позволила себя повалить. Внезапно как-то обмякнув и став якобы покорной, она тихонько шепчет, глядя мне в глаза своими голубыми, невероятно огромными глазами: «Укуси меня прямо в рот, в губы, чтобы наказать». Сердце мое бьется все быстрее, и я колеблюсь, не решаясь ее до конца понять. Наказать ее за что? Тогда она приоткрывает губы, пухлые, мягкие и нежные (уже это я знаю, я к ним уже прикасался тайком, словно по неосторожности). Наконец, решившись на отчаянно-дерзкий поступок, которого от меня ждут, я ослабляю хватку. Но она, ластясь ко мне, нежным, воркующим голоском протестует: «Нет, нет! Держи меня крепко-крепко, а то я вырвусь и убегу…» Я испытываю странное чувство, словно на меня снизошло некое откровение, пока еще для меня непонятное, но тревожащее, возбуждающее: я понял, что существует такая вещь, как желание пробудить желание другого человека. Я раздвигаю ее ноги коленями и наваливаюсь на нее, прижимаясь к ее бедрам и животу так, как будто хочу расколоть, разбить ее на две части, эту раковинку, застигнутую мной врасплох. Она податлива и покорна, она мне подчиняется, правда, делая вид, что пытается оказать сопротивление, но столь слабо, что обмануться невозможно: она это делает только для того, чтобы пробудить в моем теле лихорадочное желание обладания, горячку одержимости этим желанием. Однако я осмеливаюсь едва-едва лизнуть ее в губы, а потом чуть-чуть прикусить эти подставленные розовые лепестки. Внезапно сильным толчком она грубо и резко отталкивает меня и вскакивает на ноги прыжком козленка, а потом еще долго на меня дуется, молчаливая и какая-то очень далекая. Говорят, девчонки не знают, чего они хотят.

Я думаю о том, что она, наверное, предается таким же забавам и в компании более зрелых по возрасту мальчишек. Но со мной она, должно быть, чувствует себя в большей безопасности, ибо со мной она ощущает себя хозяйкой положения, у нее, как говорится, все козыри на руках. Мой слишком юный возраст, робкий и смущенный вид, мой ломающийся голос, которым я и пользоваться-то стараюсь как можно меньше, потому что опасаюсь «пустить петуха», а также и то, что я, несомненно, еще неопытен с женщинами, то есть, короче говоря, еще девственник, — все успокаивает ее и позволяет ей заходить в опасном подстрекательстве гораздо дальше, чем со взрослыми парнями. Она возмещает недостаток серьезности в наших отношениях, то есть отсутствие всякого реального риска в моих объятиях для самой себя, тем, что бесстыдно и дерзко провоцирует меня на грубость, прямо-таки призывает меня к применению силы и к непристойным деяниям. В каком-то смысле она смеется надо мной, даже издевается, но только в некотором смысле, потому что я довольно быстро постигаю науку пользоваться ею, получать от нее удовольствие, разумеется, тайком, когда она позволяет нашим объятиям немного подзатянуться.

Дети, живущие за городом, даже если и не на ферме, в очень раннем возрасте уже видят разгоряченную течкой суку, которую преследуют кобели и принуждают попеременно к длительным и болезненным спариваниям; они видят, как молоденькую телку ведут к быку, который вдвое тяжелее и массивнее ее, они наблюдают, как он ей лижет влажную, истекающую слизью вульву перед тем, как нанести ей «кинжальный удар», наблюдают они и за тем, как взрослые иногда вынуждены помогать жеребцу ввести свой «мужской жезл» в половой орган кобылицы, если он у него слишком велик и неповоротлив. Что же касается Анжелики, то она доверительно рассказывает мне с каким-то священным и в то же время сладострастным ужасом всякие истории про жестокие изнасилования, если верить