Лодка в протоке - Галина Васильевна Черноголовина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Злющая овчарка теперь никого не пускала во двор. Надейка подождала у калитки, пока Мирош-ничиха нальёт молоко в банку и вынесет.
— Не приехала тётенька? — спросила Мирошни-чиха.— Я лекарство заказывала, может, привезёт. А ты, значит, одна всё? Брошенное дитё,— пожалела она.— Что ж отец-то тебя не забрал? Капитолине Ивановне ты обуза обузой, школа на плечах, теперича стройка эта. Кряхтит, бедная, да везёт... Отцы— они такие...
Надейка сунула ей двадцать копеек — Мирошни-ки деньги за молоко брали сразу — и почти бегом бросилась домой.
— Молоко-то расхлещешь! — крикнула ей вслед Мирошничиха.— И сдачу не взяла. За мною пять копеек.
«Обуза, обуза, обуза...» Какое слово обидное!
Молоко противно отзывало луком: коров гоняли на луга, где рос дикий лук, и они ели его с жадностью после зимней сухомятки. Надейка пить молоко не стала, а поделила его между Тиграсом и Громом. Потом достала из буфета голубичное варенье и стала есть ложкой прямо из банки. Пришёл Ромка, принёс Тиграсу свежего карася, а Грому варева в котелке; Гром был привередливый и не ел сырой рыбы и мяса — Любовь Михайловна специально для него сварила похлёбку с картофельными очистками и рыбьими потрохами.
Г ром вылизал котелок и вильнул хвостом.
— Хоть бы папа скорей собаку брал!—сказал Ромка.— Скучно без собаки.
У Николая Васильевича была хорошая собака лайка, да осенью погибла в схватке с медведем, и Ромкин отец никак теперь не мог подыскать собаку, чтоб по вкусу пришлась.
— Пу, пошли ужинать,— сказал Ромка.—Меня за тобой послали. Чего варенье ешь?
— Не пойду,— сказала Надейка.— Вам я тоже обуза.
— Балда ты, а не обуза! — сказал Ромка.— Выдумает чего-то! Давай пошли, не то за косы потащу.
Пришлось идти.
Поужинав, Надейка вернулась домой. Письмо так и не писалось. Она послонялась из угла в угол, потом открыла ящик, где были сложены куклы: в них Надейка почти уж не играла.
Сверху лежал старенький Буратино — самая любимая Надейкина игрушка. Пусть не думает Игорёк, что только ему читают книжку о Буратино. Тётя Капа тоже читала Надейке эту книжку, а когда Надейке исполнилось пять лет, подарила ей настоящего, ну почти как настоящего, Буратино. Надейка никогда не забудет тот день рождения. Она проснулась—в комнате никого. А на стуле, рядом с кроватью,—новое нарядное платье, красное, с белым галстуком, а на галстуке вышит якорь.
Надейка надела новое платье, стала натягивать чулки, но терпения не хватило, в одном чулке побежала к зеркалу. И тут в дверь постучали.
«Да-да, войдите!» — ответила Надейка так, как обычно отвечала тётя Капа.
Никто не вошёл, а постучались опять. Надейка так в одном чулке и подошла к двери, открыла её.
За дверью стоял Буратино! Надейка сразу узнала его. Буратино стоял, прислонившись к косяку, его ноги были широко расставлены, а кисточка колпака свешивалась на глаз. Другой глаз, чёрный и круглый, смотрел так лукаво, что, казалось, вот-вот подмигнёт.
Буратино был большой, он доходил почти до пояса Надейке. Это теперь он стал старой, облезлой игрушкой, а тогда Надейка долго принимала его за живого и относилась к нему с уважением, даже робела перед ним.
Она так и не решилась тогда взять Буратино в руки, и тут появилась тётя Капа. Смеясь, она подняла Буратино и протянула Бадейке. Буратино оказался лёгким, ведь он был даже не деревянным, а из папье-маше. Бадейка обхватила худенькое тельце ладонями, и пальцы сошлись на спинке. Буратино качал вращающимися тонкими ножками и, подняв длинный острый нос, улыбался, как давнишний ДРУГ.
Буратино досталось больше всех игрушек. Два года Бадейка таскала его с собой всюду. Один раз Любовь Михайловна полоскала на реке бельё и взяла с собой обоих — Ромку и Бадейку: тётя Капа опять куда-то уехала. Ребята додумались усадить Буратино в пустой таз и пустить его по воде. Таз вначале плыл вдоль берега, а потом повернул и стал удаляться.
Бадейка подняла отчаянный крик. Бришлось тёте Любе раздеваться, прыгать в воду и догонять таз. Выйдя из воды, она задала порядочную трёпку Ромке, а Бадейке только пальцем погрозила и сунула ей в руки Буратино...
— Бу что, Буратино? — сказала Бадейка, доставая его из ящика.— Соскучился?
Буратино улыбался.
— Ты глупый,— сказала Бадейка.— Всегда ты улыбаешься, даже когда мне плакать хочется. А куда ты свой колпак дел? Ботерял?
Ба лысой головёнке Буратино торчало всего несколько чёрных ниток. Раньше они выглядывали из-под колпачка, будто чёлочка, а сейчас было некрасиво.
Бадейка поискала, что бы приспособить на голову Буратино. Ба спинке кровати висел шёлковый белый шарфик. Бадейка взяла его и стала накручивать на голову Буратино. Получилось что-то вроде чалмы.
Явилась Нюся.
— Это у тебя старик Хоттабыч?
— Какой Хоттабыч? Буратино! — сказала На-дейка. Но, отступив два шага, взглянула и улыбнулась.— Правда, немного похож. Если б ещё бороду!
Бороду Буратино девочки сделали из таёжного волокнистого лишайника, который Надейка набрала зимой на сопке возле зверофермы, прилепили её с помощью пластилина. Точно так же сделали и усы. Полосатый халатик сняли с одной из кукол. Буратино он пришёлся впору.
— Здравствуйте, Буратин Хоттабыч! — раскланявшись, сказала Нюся.— Вы волшебник? Сделайте, пожалуйста, чтоб я в четвёртый перешла.
Буратин Хоттабыч кивнул головой и важно сказал:
— О Нюся Стрижко! Ты перейдёшь обязательно, у тебя ведь теперь одни четвёрки, даже пятёрки есть.
— Верно,— согласилась Нюся,—спасибочко вам, Буратин Хоттабыч!
Нюся помолчала, раздумывая, о чём бы ещё побеседовать с новым волшебником.
— А у меня жемчужина есть, Буратин Хоттабыч. Она тоже волшебная.— Нюся повертела жемчужиной перед носом Буратино.— Ага, ага! Завидно?
— Подумаешь! — крутнул носом Буратин Хоттабыч.— Нисколечко не завидно.— И вдруг грустно спросил: — Нюся, тебя когда-нибудь обзывали обузой?
Нюся взглянула в глаза подружки, которая держала в руках Буратино, и испугалась: в глазах у Надейки блестели слёзы.
— Сколько раз,— поспешно заверила она.— Раз сто, а может, и двести. А тебя разве кто обозвал?
— Нет, так просто... Ну чего ты бросила жемчужину? Закатится ещё куда-нибудь. Спрячь в карман.
ТЁТЯ КАПА РАССЧИТАЕТСЯ
Пассажирский катер «Тайфун» в Кедрово приходил два раза в неделю обычно вечером, когда уже темнело.
Встречали катер чуть ли не всем селом — и дети, и взрослые, и преклонные старики. Приходили, кто и не ждал никого. Стояли толпой на обрывистом берегу, отмахивались от
