Лодка в протоке - Галина Васильевна Черноголовина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но что это? В чаще горят два зелёных глаза. Звери разбегаются кто куда. «Ромка! Ромка! Иди скорее!»
Появляется Ромка с охотничьим ружьём и собакой, которая очень похожа на Грома. «Ромка! Убей волка! Убей, пожалуйста, только я смотреть не буду, я закрою глаза!»
...Надейка открывает глаза и видит себя на берегу прозрачной быстрой реки. Она в белом халате — обязательно в белом халате! — смотрит, как снуют в воде серебристые кетинки. Осенью рыба кета приплыла сюда из дальних морей. Приплыла с трудом, против течения, чтобы выметать здесь икру. Она так устала после тяжёлого путешествия, что тут же, в верховьях реки, погибла...
У этих мальков, которые вывелись весной, нет родителей, а им так нужна защита! Вот мчится горбатая зубастая ауха. Чешуя у неё жёлтая, вся в чёрных пятнах и полосах, как шкура у тигра. Недаром ауху так и зовут водяным тигром. Она такая злая, что даже мальком нападает на других взрослых рыб и кусает их, а уж сейчас, когда она выросла, а ке-
тинки ещё очень маленькие, ей раздолье. Ауха широко раскрывает зубастую пасть...
«Пошла прочь! — кричит Надейка.— Ромка,
Ромка, ну где же ты?»
На Ромке высокие рыбацкие сапоги, брезентовая тужурка... И вот водяной тигр уже бьётся в сети, пытается распилить её своими острыми колючками-плавниками. Но не тут-то было, сеть крепкая!
Снова Ромка забрасывает сеть и вылавливает ещё одну любительницу кетовой икры и мальков — синеватую, в оранжевых пятнах рыбу мальму.
Серебристые кетинки теперь в безопасности!
И вновь закрывает Надейка глаза и открывает их... Она в белом халате — обязательно в белом халате!— стоит у постели больного. Кто это? Да ведь это её папа! Он заболел, он тяжело дышит...
«Ничего, папа!—говорит Надейка.—Я привезла тебе корень женьшень. Я сама вырастила его на плантации у нас в промхозе. Ты очень быстро вылечишься».
Папа здоров. Он радуется, он благодарит её, он говорит: «Оставайся со мной, Надейка, здесь, в большом городе».— «Нет,— говорит Надейка,— у меня очень много дел в моём таёжном хозяйстве. Меня ждут друзья».
Она летит на «ТУ-104», потом на вертолёте над тайгой, над сопками, вот вертолёт снижается на сопку... на Лысую сопку. Кто это бежит оттуда, снизу, с растрёпанными волосами? Да это же Нюся! А вон и Ромка, и Гром за ними следом. Она опускается по лесенке прямо в руки к Николаю Васильевичу. Он смотрит ей в глаза и спрашивает: «Ну, как, маленькая хозяюшка? Будем хозяйничать?»
И тут Надейка спохватывается, что стоит она по-прежнему на Лысой сопке, и вокруг неё ребята, её друзья, все в галстуках, и на ней, Надейке, тоже галстук — ведь их только что приняли в пионеры.
— Будем?
Николай Васильевич ждёт ответа.
— Конечно, будем!—говорит Надейка.
И тогда Николай Васильевич обращается ко все му отряду:
— Юные ленинцы! К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!
И над сопками, над тайгой, над сверкающим Туром раздаётся дружный ответ:
— Всегда готовы!
— Значит, договорились? — сказал Николай Васильевич.— Хозяйничать начнём на днях.
— На днях? — удивились ребята.
— Мы с Тамарой Константиновной вот что решили: как кончатся занятия, вы денька два пособираете ландыши. Из ландыша лекарство делают, нам по нему плановое задание дано.
За ландышами в лес! Так хозяйничать можно.
Вечером на Лысой сопке зажёгся костёр. Искры от него летели высоко вверх, так высоко, что уже нельзя было понять, где звёзды, где искры.
СВОЙСТВО ЛЫСОЙ сопки
Ромка с отцом в тот вечер оставались на Лысой сопке дольше всех: надо было удостовериться, не осталось ли после костра тлеющих углей — недалеко был дубняк, и под кустами сплошь лежали сухие прошлогодние листья, которые облетели совсем недавно, уступая место новым.
Затоптав последние уголья, Николай Васильевич присел на камень и задумался. Ромка стоял рядом.
Тихо было вокруг, только из села доносился лай собак да на реке трещала чья-то припозднившаяся моторка.
Внизу белели шиферные крыши домов, светились окна. А над головой распростёрлось огромное звёздное небо.
Ромка положил на ладонь компас, подаренный отцом. Стрелка слабо засветилась, показывая на север, на Полярную звезду.
Вот эти же звёзды светили отцу, когда он шёл в разведку. Эти же самые...
Словно подслушав Ромкины мысли, Николай Васильевич сказал:
— Здесь, на Лысой сопке, мы последний раз собирались, когда уходили на войну. Парни, девчата. Гармошка играла, песни пели: «Дан приказ ему на запад...»
На запад, на запад... Ромка уже много раз слушал рассказ отца о том, как ехали на фронт молодые бойцы-дальневосточники. Долго шёл состав через страну — целых две недели, отцу надоело сидеть в теплушке без дела, пошёл к машинисту: «Дяденька, дай размяться, в топку уголька покидать...»
Не было Ромки в то время. И вовсе неправда! Он отчётливо помнит первый бой, в котором участвовал отец, видит молодую берёзовую рощу, всю пронизанную солнцем, слышит над собой вой фашистских истребителей.
Та-та-та-та!—секут рощу пулемётные очереди.
Это «мессершмитты» на бреющем полёте обстреливают залегший здесь взвод.
Вьють, выоть! — взрывают рядом пули прошлогодние листья, а сверху кружатся и падают молодые, зелёные, сбитые пулями. Зарыться бы в эти листья глубоко-глубоко...
И вдруг крик... Где-то совсем рядом, близко, тонкий, жалобный, полный отчаянного страха крик. Обезумевший от боли раненый заяц мечется между берёзами и кричит, кричит, совсем как человек... И его достали фашисты. И тогда в Николае Шурыгине просыпается бывалый охотник, недаром же
славился он на всю округу своей меткостью. Он приподнимается на колене и вскидывает винтовку... Эх, жаль, неужели листья помешают? Но ведь стрелял же он в тайге!
Вот он летит совсем низко, проклятый фашист... Бей, отец!
Взрыв где-то совсем рядом, за рощей... Посмотреть бы, как он упал — зарылся в землю или кувыркнулся, как подстреленный волк?
В атаку! За Родину!
На зайцев охотиться отец не любит. Не любит — и всё тут.
Тур искрится под звёздами. Наверно, точно также искрилась та незнакомая ночная река, которую отец и его товарищи-разведчики должны были переплыть. Вот они переплыли, идут тихо-тихо, помогает таёжная сноровка. Нужно достать живого «языка» — это тебе не на медведя охотиться!..
И в руке у отца компас, тот самый, что сейчас у Ромки.
— Пошли, сын, нас там, наверно, потеряла мать,— сказал Николай Васильевич, поднимаясь с камня. Но сам не пошёл, остановился рядом с Ромкой: видно, было у Лысой сопки особенное свойство — оживлять в человеке думы о прошлом и будущем-
— Уходило нас около двадцати, а вернулось раз, два—и обчёлся. Какие ребята были, какие
