Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
к матери».1 Нет – он упорствует, он доводит мать почти до отчаяния: «Больше
вам ничего не скажу, – произнесла она, не поднимая глаз». И вот здесь, в этот-то момент, когда хмурый Цинциннат задумался, а его мать «высморкалась с
необыкновенным медным звуком, которого трудно было ожидать от такой маленькой женщины (пародийное напоминание о небесных «медных трубах») и
посмотрела наверх на впадину окна» – ей, оттуда, из окна, на «медный» этот
звук пришёл ясный, как небо, ответ: «Небо, видимо, прояснилось, солнце про-вело по стенке свою полоску, то бледневшую, то разгоравшуюся опять».2 Сигнал был принят: мать заговорила вновь, вдохновенно, на целый большой абзац
– о васильках во ржи, «и всё так чудно, облака бегут, всё так беспокойно и
светло…», и, среди прочего, заметила, что ей «всегда кажется, что повторяется, повторяется какая-то замечательная история, которую всё не успеваю или
не умею понять, – и всё ж таки кто-то мне её повторяет – с таким терпением!».3
Дочитав до конца этот абзац, нельзя не понять, что это, в сущности, спон-танная, отчаянная попытка исповеди – такая искренняя, такая душераздираю-щая, с такими невозможными признаниями, – нельзя не поверить и не посочувствовать ей! Увы, и она не помогла! «Солнце будет совершенно бешеное
после такой грозы»4 – этими последними словами всего исповедального пассажа мать, сподобленная связью с потусторонним, с «высшими сферами», – невольно, фигурально проговорила гнев светила на «Фому-неверующего», её сы-на. Герой, в иных случаях легковерный, на этот раз, похоже, чуть ли не мстит
матери, снова называя её пародией. Терпение и любовь матери, тем не менее, преодолевают и этот рубеж недоверия Цинцинната: в ответ на повторное
3 Там же. С. 92.
4 Там же.
1 Давыдов С. Гностическая исповедь… С. 132.
2 Набоков В. Приглашение на казнь. С. 93.
3 Там же.
4 Там же.
289
оскорбление она только вопросительно улыбается и сморкается, пока, наконец, ей не приходит в голову рассказать об игре в «нетки»: «…бывают, знаете, уди-вительные уловки». И Цецилия Ц. объясняет правила старинной игры, когда к
каким-то уродливым, бесформенным предметам прилагалось особой кривизны, неприменимое к обычным вещам или явлениям, «дикое» зеркало, и – отражённые в нём «нетки» преображались: «…из бесформенной пестряди получался в
зеркале чудный стройный образ: цветы, корабль, фигура, какой-нибудь пейзаж
… бессмысленная «нетка» складывается в прелестную картину, ясную, ясную».5
«Эта притча, не понятая героем, – комментирует Долинин, – точно описывает позицию подразумеваемого автора “Приглашения на казнь” по отношению
к изображённому в романе уродливому миру. Для него, словно для волшебного
преображающего зеркала … все персонажи романа, за исключением Цинцинната, есть лишь “нетки”, грубые штуки, “ископаемые” мировой пошлости, из которых он создаёт ясную, осмысленную картину; страшные с внутренней точки
зрения, они смешны и ничтожны с точки зрения творца, пользующегося ими как
необходимым антуражем в драме воспитания и спасения единственного героя
романа».1
С этим комментарием легко согласиться, кроме одного – что «притча», то
есть смысл послания матери не был понят героем. Логика игры в «нетки» по
сути очень напоминает идеи Набокова о том, что за видимым и, зачастую, ужасающим хаосом «чащи жизни» на самом деле кроется некий общий замысел благого Творца, и задача человека, не желающего превратиться в «нетку»,
– несмотря ни на что, сохранять ощущение этого замысла и следовать своему, только ему лично предназначенному пути. Это доступно очень немногим из-бранникам, прошедшим земные испытания, не поддаваясь соблазну превратиться в пошлую шваль, представительствующую мировое зло. И за эту стойкость они будут вознаграждены потусторонней вечностью – первоначальным
оригиналом, не знающим ограничений времени и пространства, идеалом несо-стоявшейся «тутошней», земной, извращённой жизни. Эту истину и хотела
донести до Цинцинната его мать, и он её понял: «…словно завернулся краешек
этой ужасной жизни и сверкнула на миг подкладка». И он поверил: «Во взгляде матери Цинциннат внезапно уловил ту последнюю, верную, всё объясняю-щую и от всего охраняющую точку, которую он и в себе умел нащупать … она
сама по себе, эта точка, выражала такую бурю истины, что душа Цинцинната
не могла не взыграть».2 Жест, сделанный на прощание Цецилией Ц., – указа-5 Там же. С. 94.
1 Долинин А. Истинная жизнь… С. 154.
2 Набоков В. Приглашение на казнь. С. 95.
290
тельными пальцами как бы показывающий длину младенца, – на что она наме-кала? На второе рождение?
«Цинциннат, дрожа, шагнул было вперёд…».
«– Не беспокойтесь, – сказал директор, подняв ладонь, – эта акушерочка
совершенно нам не опасна. Назад!»
Недаром так разъярился, выпроваживая мать арестанта, Родриг Иванович
(а ведь встречал её льстиво). И навстречу Цинциннату, несомненно, для
нейтрализации вредоносного влияния его встречи с матерью, уже двигалась
«плотная полосатая фигурка» м-сье Пьера.3
XIII.
Послание матери Цинциннат понял, но понять – это ещё не значит принять. «Земное» – привычное, тёплое, телесное – ещё держит его, он страшится
его потерять и потому не может не цепляться за надежду. Тем более – что вот
она, сама стучится к нему в камеру «в мертвейший час ночи».
Снова слыша ночью звуки подкопа, Цинциннат, силясь осмыслить их, до-ходит до полного абсурда: «Я вполне готов допустить, что и они – обман, но
так в них верю сейчас, что их заражаю истиной» (курсив мой – Э.Г.). «Зара-жать обман истиной» – свойство,
