Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XVI.
В этой главе м-сье Пьер терпит двойное поражение: как футуролог и как
организатор сотрудничества между палачом и жертвой, что предвещает общий
обвал мира «крашеных».
Цинциннату, после всего пережитого, приходится трижды заклинать себя
словом «спокойствие». Однако, несмотря на такое состояние, он легко разга-дывает смысл навязанного ему для просмотра «подарка» м-сье Пьера семье
директора: альбома с его изобретением – фотогороскопом, якобы предсказы-вающим будущее, в данном случае – предстоящую жизнь и незавидную судьбу
Эммочки. При ближайшем рассмотрении Цинциннату «становилась безобраз-но ясной аляповатость этой пародии на работу времени». Подтасовки и искажения в описании будущей жизни Эммочки завершаются в финале полным
1 Там же. С. 116.
2 Там же. С. 117.
3 Там же. С. 118.
295
фиаско: «…лицо её на смертном одре никак не могло сойти за лицо смерти».
Предсказание судьбы директорской дочки явно не удалось м-сье Пьеру, и альбом со злокозненной фальшивкой унёс Родион, сообщив, что барышню увезли.4
Подсунутый Цинциннату фотогороскоп был необходим м-сье Пьеру как доказательство его способности прорицать будущее, а, следовательно, и легитим-ности его как палача – исполнителя воли неизбежного, неумолимого рока. В
философских представлениях Набокова само это понятие, ввиду непредсказуемости будущего и свободы человеческой воли, принципиально неприемлемо, –
и весь эпизод, служит, видимо, популярной иллюстрацией этого, крайне важного для него тезиса, который он постоянно отстаивал во всех своих произведениях.
Открыто претендуя теперь на заявленную роль, м-сье Пьер впервые появляется «совершенно официально, уже не в арестантском платье, а в бархатной
куртке, артистическом галстуке бантом и новых, на высоких каблуках, вкрадчиво поскрипывающих сапогах с блестящими голенищами (чем-то делавших
его похожими на оперного лесника) … а за ним, почтительно уступая ему пер-венство в продвижении, в речах, во всём, – Родриг Иванович и, с портфелем, адвокат».1 Нарочито вульгарной театральщиной костюма и фиглярством в поведении и речи «руководителя казнью» (как, запинаясь, представил палача Родриг Иванович) Набоков подчёркивает смехотворно бездарную претенциоз-ность и отвратительное лицемерие разыгрываемого действа. Патетически рас-писывая традицию «забавной мистификации», м-сье Пьер оправдывает её необходимостью создания атмосферы «тёплой товарищеской близости … между
приговорённым и исполнителем приговора». Он осуждает «варварство давно
минувших времён, когда эти двое … встречались лицом к лицу только в последний миг перед таинством».2 Чуть ли не до слёз умиления растрогав директора, м-сье Пьер просит прощения у своего подопечного за «невинный обман» и протягивает Цинциннату руку (не принятую). Потуги создать впечатление солидно-сти заседания присутствующей «тройки» то и дело подводит неуклюжесть и
несыгранность из рук вон плохих актёров: портфель адвоката оказывается в
«сидячем положении пьяного» у ножки кресла его владельца, всё время беспрерывно что-то пишущего; директор путается, не зная, как представить м-сье Пьера; последний делает ему за это откровенный выговор: «…в такую важную минуту … сплоховали, батенька».3 Адвокат Роман Виссарионович ищет в портфеле программку, которую он отдал м-сье Пьеру. М-сье Пьер самозабвенно хва-4 Там же. С. 118-119.
1 Там же. С. 119.
2 Там же. С. 120-121.
3 Там же. С. 122-123.
296
стается своей трогательной дружбой с «пациентом», но почему-то пугается, когда Цинциннат наклоняется и смотрит под стол, куда он уронил смятую сереб-ряную бумажку от шоколада, которую от нечего делать теребил в кармане.4 Ис-комый пафос вершителей правосудия оборачивается кощунством, халтурой и
фарсом.
Цинциннату, наконец, объявляют: «Представление назначено на послезавтра … на Интересной площади… Совершеннолетние допускаются…. Талоны
циркового абонемента действительны… А завтра, – как велит прекрасный
обычай, – мы должны вместе с вами отправиться с визитами к отцам города».5
На предложение предоставить ему слово Цинциннат ответил молчанием. Инициативу коллег обойти какой-то «закончик» официальный «руководитель казнью» пресёк окриком: «Но, но... полегче, шуты. Я зарубок не делаю».1
Когда все удалились, к Цинциннату пришёл библиотекарь – забрать книги.
Этот персонаж – единственный в романе, на котором «вместе с пылью книг …
осел налёт чего-то отдалённо человеческого», но и его так «прищемили и вы-плющили», что уделом его остались лишь постоянная дрожь и предельный
лаконизм невольного молчальника. Фигура символическая, но и вполне реальная, узнаваемая, знаменующая судьбы тех, кто, скрываясь в недрах тоталитарного режима, прячась среди книжных полок, пытался создать хоть какое-то
отдалённое подобие человеческой жизни.
Цинциннату не до книг, и он возвращает их библиотекарю : «“Guercus”’а я
одолеть не мог! Да, кстати, тут мне ошибкой … эти томики … по-арабски, что
ли … я, увы, не успел изучить восточные языки».2 Что касается «Quercus»’а, то
его повествователь («сидящий в ветвях дуба») лишь фиксирует череду случайных событий, никаких закономерностей в них не обнаруживая, – излюбленная
идея Набокова о «дуре-истории», одолевать которую смысла нет. Относительно же «томиков» на непонятном языке, – Цинциннат утешает себя тем, что
«душа наверстает»,3 то есть он надеется, что в послесмертном состоянии сознания его «всевидящее око», освобождённое от плена телесного существования, откроет ему, среди прочего, и тайну прожитой им «книги жизни».
XVII.
Происходящее в этой главе выглядит как пародия на сатанинский бал: Цинцинната, в качестве «воспитанника» м-сье Пьера, «кремнистыми тропами»
(«…сквозь туман кремнистый путь блестит…» – вспомнит всякий горестную
4 Там же. С. 121.
5 Там же. С. 123-124.
1 Там же. С. 124.
2 Там же. С. 125.
3 Там же.
297
судьбу поэта) ведут на торжественное мероприятие, посвящённое завтрашней
казни. Одинаково одетые в
