Шарада - Руслан Каштанов

Каким-то образом меня вытолкнули, и я оказался в коридоре.

Я будто вышел из сумрачного состояния. Наука дало этому название «дистресс» – то состояние, которое бывает после серьезного стресса.

Я сделал несколько шагов в пустынном коридоре, в котором стоял электрический гул от ламп под потолком. Потом не выдержал, и остановился. Я не мог идти. Просто уронил голову на стену, и стал вопрошать. Тихо. Почти шепотом.

–Что не так? Что не так?

Что я сделал не так?

Где промах?

Почему?

Почему?

Для чего?

Что же было сделано неверно? Какой шаг?

Где я ошибся? Что я проглядел?

Дурак!

ДУРАК!

Почему? Что не так?..

И пока я был увлечен вопросами, которые потихоньку перетекали в плоскость, где все обычно утрачивает какой-либо смысл, свет в коридоре вдруг замигал, и я почувствовал, как за мной проплылапроскользнулапрошла огромная тень.

Я медленно повернул голову, и увидел смутные очертания того, что всегда оберегало Дину. Очертания нечеловека, – демона.

Его невидимый дух приблизился к палате, где старались спасти роженицу, и ее ребенка, и он прошел сквозь закрытую дверь.

Я пошел за ним. Мое сердце замерло.

Приоткрыл немного дверь, и увидел:

Демон повел своей огромной когтистой лапой над Диной, и она вдруг очнулась. Задышала.

–Открыла глаза, пришла в сознание…

Потом та же самая лапа прошла сквозь акушерок, сквозь их тела, и проникла в лоно роженицы. И в этот момент все здание содрогнулись, словно огромное чудовище проползло под землей. Дина закричала так громко, как ни разу до этого. Потом проползло еще одно чудовище, и через секунду еще одно.

Все вокруг ходило ходуном, приборы и пробирки падали на пол, разбивались. Электричество то пропадало, то появлялось.

И вдруг пошла головка ребенка. И все вокруг стихло. Повитуха сразу заметила это, и вернулась к своей работе.

Боже мой, только и успела сказать она, как ребенок уже почти оказался в ее руках. Словно какая-то сила вытолкнула его из матери.

И я видел эту силу. Это его руки помогли ребенку выйти на свет из тьмы материнского лона. Его заботливая ладонь.

И он вдруг повернулся в мою сторону, и посмотрел мне в глаза. Он видел меня. Означал ли что-то определенное его взгляд, я не знал. Но радости и счастья в нем не было никакого. Смерть. Вот, что там было.

Дина перестала кричать и снова потеряла сознание.

Я услышал плач ребенка, и готов был разрыдаться сам.

Демона больше не было. В какой-то момент я перестал его видеть.

Остался только невероятный бардак после землетрясения. Потом я узнал, что оно случилось только на территории клиники; здесь появился на свет новый Бог…

Я уселся на полу и закрыл лицо ладонями. Я был растерян…

Дина всегда была настоящим борцом. Поэтому ее удалось спасти, даже не смотря на минутную клиническую смерть.

Она лежала обессиленная, находясь где-то на границе между сном и явью, и постоянно спрашивала, что с ребенком. С трудом она дождалась, когда ей его принесли, она обняла его, и на ее лице наконец-то появилось счастье. Больше ей уже ничего не было нужно.

Позже она призналась мне, что была уверена, что ей его уже не вернут. Что я забрал его. И что от этого ей не хотелось жить. Я чувствовал это, и поэтому прилагал все усилия, чтобы ей, наконец, вручили младенца (от которого я сам не мог и глаз отвести, настолько он был прекрасен).

С облегчением я дозвонился до Кирилла через видеозвонок, устраивая демонстрацию материнского успеха. На его лице возникло то же самое счастливое благоговение…

Раньше я расценивал все это почти как глупый ритуал, или списывал все к потребностям продолжения рода. Теперь же я видел, как все обстояло на самом деле.

Это было больше, чем просто ритуализация или удовлетворенная потребность. Да, это было намного больше.

Здесь необходимо было справляться со сложностями, поставленными самой жизнью, ее фактом. Затем полагалась огромная доля успеха, и от того и счастья, – неописуемого, безмерного счастья…

Отличие было лишь в том, что ребенок был далеко не самый обычный. И его родители упорно продолжали отрицать очевидное – не вслух, при мне; а междусобойчиком, или как-то еще, в этом роде. Неверие все еще читалось в их глазах.

Таким образом, они все-таки снова пришли к той мысли, что им нужно было бежать. Брать своего младенца, и бежать, куда глаза глядят.

Если раньше, еще до родов, мне приходилось запугивать Дину по поводу того, чтобы она ограничивала свое общение с другими людьми, то теперь мне приходилось общаться с ней совсем в другом ключе.

Мне это не нравилось, но поезд было уже не остановить.

Я решил разлучить их, – забрать отца и оставить мать с ребенком. Хотя бы на время. Поэтому я разыграл небольшой спектакль. Драму. Трагедию. Всего лишь имитацию. Ничего больше.

–Я знаю, что вы задумываете, – говорил я Дине.

К тому моменту наши скрытые от Кирилла «отношения» развились настолько, что мы способны были понять друг друга с тонких намеков. Поэтому она просто недовольно молчала, знала, что отпираться не имело никакого смысла.

–Не знаю, зачем вам все это нужно, – говорил я. – В чем смысл? Я уже все объяснил, разложил по полкам. Сколько раз еще можно проходить одно и то же?

–До тех пор, пока мы не окажемся на свободе, – отвечала она. – Пока не будем подальше от тебя и твоего влияния.

–Ты вынуждаешь меня идти на крайние меры. Снова. Зачем?

Она молчала.

–В чем смысл?

Молчок.

–Тогда выбирай, – сказал я ей. – Либо твой ребенок, либо Кирилл. Если Кирилл, то просто собирайте свои вещи, и уматывайте, куда глаза глядят. Новорожденный остается со мной. Либо: ты и твой сын – вы вместе остаетесь там же, где вы есть. Но Кирилл уезжает один.

–Куда?

–Это уже неважно.

–Что, если я передумала? Если я не хочу никуда убегать?

–Я уже тебе не верю. Такого варианта уже не будет никогда. Ни для тебя, ни для меня. Пока ты не испытаешь лишения, ты не успокоишься. Мы оба знаем это наверняка. Так что, выбирай. Потом скажешь мне о своем выборе.

На этом я тогда закончил нашу беседу, в которой я говорил долго и убедительно, а она просто мычала под нос, чем-то похожая на провинившегося ребенка, но на самом деле со стороны выглядящая, как королева, оказавшаяся в западне. Так и должна выглядеть Его Мать. И именно такой Дина и была всегда. Только теперь эта внутренняя личность стала проявляться еще сильнее, еще отчетливее. И как же мне нравилось видеть это!

Жаль только, что нельзя было выказать по этому поводу какое-то восхищение.

Поэтому я говорил с ней, как строгий отец, а потом придумывал серьезное наказание, от которого у нее на лице появлялось отчаяние, но оно выражалось лишь в том, что она просто смотрела в мою сторону большими удивленными глазами, в которых,