Шарада - Руслан Каштанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он смотрит на меня. Смотрит… И от этого взгляда я словно во сне. Это сон, от которого мне нужно очнуться. Нужно сбросить с себя эту грезу, избавиться от забытья, сжечь мишуру.
Мне нужно прозреть… Вот, что на самом деле всегда говорит мне этот взгляд.
Мне нужно очнуться от забытья Мне нужно проснуться
И я призываю себя бодрствовать. Потому что другого выхода нет. Взгляд мертвеца пронзителен, он проникает в самую душу. С ним не побороться. Он нечто больше тебя самого. Намного больше.
Я проснулся.
В своей квартире, с включенным светом, и абсолютно один.
Кроме меня здесь больше никого нет…
Так я впервые увидел Тима.
Теперь я вижу всех остальных. И они все смотрят на меня. Настойчиво призывают проснуться после многолетнего сна.
Выдержать мощнейшую энергию этих взглядов невозможно, поэтому я отворачиваюсь, и не смотрю в их сторону.
Я ждал Марьяну в парке, на широкой и удобной скамье, в прекрасный летний день, от которого можно было получать наслаждение, если бы не взгляды мертвецов, которые постоянно приходилось игнорировать, примерно так, как их вынужден игнорировать затравленный подросток в школе – плохие ребята смотрят на него, пытаясь спровоцировать дурную реакцию, а он будто не обращает внимания. Взгляды продолжаются. До тех пор, пока затравленный подросток снова не выкинет свой эмоциональный номер – короткая сценка для одного актера, которую все так ждали.
Затравленным подростком я, конечно, никогда не был. Но выдержать эти взгляды с каждым разом становилось все труднее.
Марьяна шла под руку со своей гувернанткой, которая никогда не скрывала своих подозрений к моей персоне, словно я был каким-нибудь террористом, прячущимся в открытой природе, и выползающим в город, чтобы похитить ее драгоценную воспитанницу. В этом ее взгляде все: и волны опасений, и реки сожалений, и страдальчество, и шаткая грань между эмоциональным выпадом в мою сторону, и стойкостью, смешанной с воспитанной терпимостью.
Гувернантка приземлилась на скамью с другой стороны аллеи, в то время, как Марьяна достала свою раскладную трость для незрячих, и шла в мою сторону, – она преодолевала в полной темноте коротких двадцать шагов – такова ширина аллеи при входе в городской парк. Немало для слепого человека; но и немного.
Я смотрел на нее, как на надвигающееся чудо. И так каждый раз, при любой нашей встрече.
Мертвецов с их пристальными взглядами уже не было. Была только она. Единственная. Та, что готова быть рядом со мной всегда. Не смотря ни на что.
–Ты здесь, мой славный принц? – сказала она, протягивая в мою сторону ладонь.
То, как она меня назвала, всего лишь милая шутка, и мы оба это понимаем.
Она часто называет меня по-разному. Сегодня я «славный принц».
Измерить степень того, насколько это из раза в раз приятно, невозможно. А если к тому же начать описывать свои чувства словами, то вообще выйдет банальная любовная чушь.
Поэтому мы просто позволяем друг другу выглядеть глупцами. Это можно.
Вот ее маленькая и мягкая ладошка уже в моей, и она села рядом со мной; и вот мы уже снова двое влюбленных, сидящих где-то на скамейке в городском парке.
Я честно признавался себе, что нехило волновался перед нашей сегодняшней встречей.
В прошлый раз мы заговорили о том, чтобы Марьяна могла покинуть отчий дом… Хорошо. Об этом заговорил я. Слепая девушка, всю жизнь прожившая под опекой, вряд ли смогла бы до такого додуматься.
Когда я поднял эту тему, она вся замерла. У нее это бывало, как только происходило нечто совершенно неожиданное. Она словно впадала в ступор, и это отчетливо было видно по ее лицу.
Чаще всего, это зрелище до предела умиляло меня, и, обычно, я стремился успокоить ее, что ей всегда нравилось. Но, бывало, что и я словно замирал вместе с ней, и не мог ничего сказать, – только ждал ее дальнейшей реакции.
–Я, наверное, сейчас выгляжу, как перезагружающийся компьютер, – сказала она тогда.
Ее слова нас позабавили.
Она могла разрядить обстановку, когда я, по своей привычке, шел напролом. До меня доходило только потом (в основном, после нашего разговора), что я слишком ускоряю события, несусь, как скоростной поезд, и даже быстрее, чем он.
Признаюсь, иногда меня это оскорбляло. Я не понимал, почему нельзя действовать.
Я никак не мог учесть, что у нее была совсем другая жизнь, и что ее пассивность была не только вынужденной, но и воспитанной годами…
В последнюю нашу встречу она обещала подумать о моем новом предложении, и, когда мы прощались, я был полностью уверен, что обдумывать здесь просто нечего. Ей нужно было собирать все свои необходимые вещи и переезжать ко мне. Я был уверен, что смогу позаботиться о ней…
Хорошо, что хотя бы иногда, переступая через самого себя, я мог остановиться. Я просто старался понять ее нерешительность.
Возможно, из-за этого всего, во мне теперь было больше волнения, чем обычно. И, я признавался себе честно, что мне это не нравилось. Больше волнения, чем оно должно быть, – мне это казалось ненормальным.
Мы сидели рядышком, и говорили о том, как прошли ее дни без меня, – чем она занималась, как развлекала себя, и что интересного она открыла для себя из книг, которые читала ей вслух гувернантка, или которые можно было прослушать в аудиоверсии.
Она обожала книги на столько, что мне уже не терпелось и самому читать столько же, сколько и она.
Я понимал, что мне это попросту не нужно. Но эта глупая идея стремительно превращалась в прекрасную мечту. И поэтому я все-таки заглянул в книжный и прикупил себе парочку книг, которые вызвали у меня интерес.
Вчера я прочел несколько глав, половина текста из которых утонула в невольных мыслях о Марьяне. Я поделился с ней этим, и ее щеки залил приятный румянец.
А потом мы замолчали, понимая, что настал момент, когда нужно было обсудить то, что, по большому счету, обсуждать уже не хотелось, ни мне, ни уж тем более ей.
Я только хотел сказать, что моя идея была лишней («Возможно, – хотел добавить я. – Возможно, была лишней».), что ни к чему все это, поднимать вопросом о том, решение которого дается ей с таким трудом… Но она меня опередила, сказав:
–Я не поговорила с отцом… Мне не хватило смелости говорить о том, что я могу оставить его. Если честно, я вообще ни с кем не смогла говорить об этом.
–Даже со своей гувернанткой?
–Даже с ней, – сказал она, но почему-то мне показалось, что здесь она лукавит.
Сегодня ее воспитательница смотрела на меня
