Четыре тетради (сборник) - Константин Крикунов

Сломался унитаз. Нашёл сантехника на стройке. Саша.

– Спроси у бригадира, чтобы отпустил.

– Как его зовут?

– Юрий Иванович.

Чинит унитаз.

– Хороший у вас бригадир.

– Он мой родственник, швагер.

– Это по-немецки?

– По-белорусски. По-русски сестроёб.

– Я не помню, как его зовут. Может быть, сын того, как его зовут.

Ян, он же – маленький. Старуха, которая состоит из полуфабрикатов.

Русский в переводе на якутский – тот, кто пришёл.

– Нет – носатый. Носатые.

«Вы льёте в желудок, а я лью в душу».

Чтобы много о себе не думали, депутаты должны носить девичьи фамилии своих матерей. От этого парламент той страны называют девичник.

У магазина, между локтями зажато что-то, под мышкой кефир. Старуха ниже её ростом, в платье, без лица, разглядывает кефир, кефир переходит, жест рукой – тебе, зажатый локтями мешок падает.

– Пропьёшь, – говорит, – но ещё раз прошу тебя, молись о животных.

– О животных, – повторила курсивом, – молись.

Весь – подробное описание проделок мелких бесов. Соответствующим языком – искажённым, искорёженным.

– Кто-то еврей, кто-то татарин. А я не знаю, кто я.

– Значит, ты русский.

Мир открыт. Русский – прилагательное.

Mut verloren – alles verloren, aber besser nicht geboren.

Ты вёл себя, как мальчик, которому недодали денег, славы и судьбы. Как трусливый мальчишка.

На украинском слова новорождённые, ещё пахнут материнским молоком. У нас – металлом и пластмассой.

При дефиците любви наказанием становится сама жизнь, и тогда наказание ищут как последний шанс на любовь.

– …Но мне нужен, нужен сюжет. Как ты хочешь, но нужен!

– «Он вошёл, волосы его были взъерошены. Он выхватил пистолет и выстрелил. – Ах! – прошептала она. – Ах, мадам Флоранс, ах, мсье Валери!..»

– Зачем ты так. Просто когда мне совсем плохо, я читаю Тургенева.

Коксовый завод в Киришах, осенний натюрморт, развёрнутые по России телеги декабристов, крах парижской коммуны, день после грозы, девочка с красным бантом на лбу, вода, льющаяся из водосточной трубы, плотвичка, подгулявшая с листом капусты, мухоморы на синем и красном полотнах, печка в новогодней избе.

Жаль, что прожили вы её (жизнь) так (радостно) и страшно, что я живу её (жизнь) так, радостную.

Дорога, англоговорящий попутчик. Пора спать. «Христос не ответствен за костры инквизиции», – отголосок вагонного спора.

– Slipti, – сказал эстонец, проверив багаж.

Утро, местный бомж в мятом, но чистом галстуке и туалетчица с пунцовыми губами и начёсом генерального директора овощебазы.

– Здравствуйте, мадам. Доброе утро, мадам. Скажите, пожалуйста, который час?

– Без четверти семь, – прекрасная туалетчица посмотрела на золотые часики.

– Правильно, – ответил бомж, посмотрев на вокзальные часы.

В городе единственная надпись на русском: «Приём стеклотары».

– Если это овцы, то почему они на деревьях, сэр? – Они там вьют гнёзда и учат ягнят летать. – Как птицы? – Точно. Птицы – вот ключ к проблеме. Овцы находятся в глубоком заблуждении и считают себя птицами. А мутит их вот тот баран в углу, явный бунтарь.

Круглый стол, красный горшок под кроватью, крючки и железные морды, привинченные к стене.

Доза свинца в мелькнувшее в ветках живое существо.

За феминистическим раем с мужскими гаремами последуют феминистические войны всех против всех. Мужские войны были за хлеб и территорию, за возможности выжить. Или идеологические, то есть идеальные, из любви к искусству. У них – за наслаждения и ноу-хау способов наслаждения. Войны зла со злом. Феминистические армии эфемерны, их лёгкие фракции формируются на короткое время и рассыпаются снова: без принципов, с постоянным пониманием, что все предают всех.

– Анастасия, уборщица с первого этажа, сказала, что сделала от меня аборт.

«Люблю прикольных и симпотных мальчиков».

Где смерть человечества? – игра светотени на целлулоидной плёнке. Зелёный занавес у входа, надпись EXIT.

«Я понимаю ваше возвышение за счёт моего вознижения».

Покинутая и всегда совершенно холодная женщина нарядилась в бедную самую нарядную дикую свою кофточку и стала неумело изображать страсть и жаркое дыхание.

И ещё – этот лопнувший капилляр на её губе.

Спи, малыш! к несуществующим.

«Живопись Творца».

«Ела змею. Попахивает болотцем. Потому что на болоте поймали».

«Может, ты прав: не быть».

Она состояла из одних только глаз и не ела конфет.

Под одной крышей с домом коровник, в коровнике курятник. В полпятого утра, когда доили корову, маленькая пёстрая курица выходила из курятника, садилась на доску перед выменем коровы, слушала, как звенит молоко, и пела песенку.

Её подругам отрывали головы и варили супчики.

Певчая курочка умерла от старости.

Владимирская площадь.

– Можно один вопрос задать? – И я как раз слушал мальчика, который сказал маме, что пришёл этот человек, который сказал: «Можно вам задать один вопрос?»

– Я женился в 1963 году. Мой отец подписал приказ о собственном расстреле.

Стерви.

Квартира – комната – шкаф – ящик. Я хотела увидеть, что внутри.

Напротив старик с лицом борца за справедливость, чёлкой надвое и окровавленными губами, зелёный рюкзак.

Плеханова, мужик выходит из большой машины и наступает лакированной туфлей в собачье дерьмо.

– Чорт! Всегда чорт!

Как у Гоголя, через о.

…Поскольку знаю точно, что не продвинусь в этих исследованиях ни на шаг. Другие миры, иногда так заползут, краем как-то, и озадачивают. При этих заползаниях я жду, когда это кончится, и опять забываю. Но вообще меня это не касается, потому что я не могу влиять на эти процессы и никак на них отозваться. В этом болоте – может, оно до центра земли – могут блуждать какие-то тела – погружаться и всплывать.

Раз приходили двое таких господ в чёрном – весёлый и грустный. Предлагали продать душу – за десять тысяч долларов. Просидели четыре часа. Причём свидетельница была – девочка четырнадцатилетняя. Рисовала тут. Когда они ушли, говорит: да это же черти!

Я их всё время смешил и поил чаем. А они пытались со мной разговор сурово вести. Разрисовали кусочек ватмана знаками, разъясняли правильное мироустройство.

Они пришли, когда я написал картину Рождество. Буквально мазнул последний раз – и звонок в дверь. Стали требовать от меня написать картину абсолютно обратного содержания, как младенцы побивают Ирода. Я говорю, что ж вы такие пафосные, младенцы – Ирода. Просто подростки бьют старика. Они говорят: нет, что-то надо поконкретней. Один из них утверждал, что был у меня неделю назад с моей одноклассницей, и мы ходили по крышам. Нагло глядя мне прямо в глаза – врал. Во-первых, никаких одноклассниц у меня не бывало давно.

Моя картина вот тут была прислонена к стенке, и они уходили, и морды вот так вот отвернули. Записали телефон, он есть у меня до сих пор. В общем, жуткие такие субъекты, но больше не звонили.

У меня знакомый режиссёр был, говорит, что такое предложение принял. Денег ему дали. Но после этого, он говорит, вся моя жизнь, всё плохо, вот всё плохо.

Они такие питерские были, рожи у них такие узнаваемые, прямо из болота.

Поздравляю с тем, что ты родился, а если бы не родился, то поздравлять тебя было бы не с чем и некого; хорошая мысль – поздравить всех до сих пор ещё не родившихся, а заодно, может быть, и тех, кто никогда не родится, но ты ведь зачем-то родился, поэтому поздравляю. Вот и потрудись теперь ответить на вопрос – зачем? – Ему, а если захочешь, и нам, грешным. Как однажды сказала Шарлотта Корде (Marie-Anne Charlotte de Corday d’Armont), зайдя в ванную комнату к известному тебе страдающему от экземы дяде (хай всем революцьонерам приснится чорт с чертенятами!), если вы ещё живы – поздравляю (по версии других её биографов, «примите моё сочувствие»), если уже нет – тем более.