Четыре тетради (сборник) - Константин Крикунов

И здесь тоже помой, как свою руку». Приступилась, кожицу задрала – чёрное кольцо и выделения, и всё. Стала мыть, как самою себя… Вдруг вызывают – что такое, что я не так сделала? Прихожу, врачи стоят в белом, и он среди них, грамоту мне золотыми буквами – за службу.

А сейчас люди тут нехорошие, не всякому слово скажешь, не всякого за стол посадишь. Я говорю так: ешь пирог с грибами и держи язык за зубами, – баба Зина подняла кверху указательный палец.

Орехово, солнце, сосны, снег, а жизнь могла случайным или самочинным образом прекратиться.

– Вчера. Действительно, вчера я был здесь, – сказал встречный.

На рельсах вороны рвали рыжую шкуру котёнка.

Зелёный солдат грелся куревом.

На красном облаке нарисовано дерево.

В снегу вдоль бетонного забора лежит гирлянда крашеных лампочек. И вдоль лампочек шёл старик с деревянной палкой.

– Осторожно, двери закрываются, – сказал машинист.

«Мы предельно осторожны».

Двери закрылись.

На железной стене тамбура было написано: «Ася не любит Люшу» (печатными буквами), «Теория невыносимости» (пропись), «Гамлет – неудачник» (трафарет), «Вася + Маша = Вася» (сердечком).

– Нас беспокоит Аня, она стала какая-то немножечко не такая.

В вагоне открыл книжку про ангелов, которые читают стихотворение, написанное другим ангелом.

– Ты такая красивая в этот вечер январский, – запели в тамбуре.

«Давайте в принцессу играть. – Нет, я боюсь».

«Как-то её звали?.. – На В. – Вирсавия».

«Зинка была легче, чем пальто».

«Кроме меня обо мне думать некому».

Ещё про каких-то осликов ада и набор из 12 игл говорили в вагоне.

– Ты ни с кем не сравнимая, из какой ты сказки… – тянул голос среди лыжных палок и дыма.

– Не пой, – лыжник пошёл через весь вагон на полусогнутых – мешали пластмассовые ботинки. – Не пой.

– …Ты была Аэлитою, королевою снежной, – пел подгулявший рождественский мужичок.

Тамбур задрожал, хрястнули палки, лыжник ударил в рот, из которого шла песня, на подбородок потекла кровь.

– Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи.

Вагон хлынул вон.

Иду к судебному приставу с квитанцией об уплате алиментов. Немецкие домики, снег, дворник.

– Закурить не найдётся? – робко. – Спасибо большое. Старуха попросила яму для кошки выкопать, обещала 500 рублей и пропала.

Видно, мёрзнет тут не первую четверть часа.

– Наряжает, что ли, кошку? Бантики завязывает.

Через полчаса возвращаюсь тем же двором. Мёрзнет, топчется.

– Может, она её моет-наряжает, бантики завязывает, – продолжает свою песню. – Нет, хорошая старуха, приличная, душу мать, 500 рублей обещала.

В стороне зияет вырубленная топором кошкина могила.

Снег, дворник мечется по двору.

– Ё! адреса старухиного не спросил.

Молился о здравии Екатерины, у которой схватки, священномученику и богослову Фаддею, утопленному 31.12.37 в нечистотах. Фармацевтичка в аптеке выдала презервативы с постно-кислым лицом попа, которому на исповеди рассказывают о прелюбодеянии.

Выть на Волгу.

Я ненавижу человеческое мясо, среди которого ходить страшно. Я хочу женщину, хочу как мясо. Женщину как перемирие с жизнью.

Затейник с грохотом роняет на дощатую сцену кирпич, берёт другой и бросает в зал. Зал шарахается, визжит.

Обманул – красную мочалку.

Гранит, 20 тонн, на деревянном помосте, ночь, с огнемётом в руках скульптор, похожий на дубовую колоду. Я бы поставил такой памятник тебе: ты, камень, ночь, деревянные леса, огонь паяльной лампы.

Крематорий, грязно, работают полуголые девушки, сверху чёрные, потому что лезут в топку, и лысые. «Мы тебя научим готовить стейки».

– Я готовлю лучше, потому что я не готовлю из человеческого мяса.

Они привязывают друг друга цепями к трупам и бьют друг друга цепями. Мне не страшно.

Утка душа прибыль пахать яблоко глаз огурец жить костыль чёрный тупой пламя улица село надсмотрщик пропасть овца шило лопата нефть мычание коровы утро дружба язык дай корень сено житьё ящерица заплатка смерть хорёк тысяча длинный греховный забыла тень было каменистая расщелина дьявол болевое жжение.

«Хуль ты ссышь?» – уговаривают.

«Вдоль реки бежало асфальтовое шоссе», пишет японский романист.

– Как красиво! стоймя, до неба, на двух лапах.

Автобус, парень, открытая книжка в мягкой обложке, читаю: «Марина Сергеевна замерла…»

Перевернул страницу: «Марина Сергеевна ринулась по коридору…»

– Нет же! Пир (опечатка) построил один гений, давший свободу бездарям.

– Зачем?

– Спроси.

Покойница лежала на столе, и я её оставил осматривать свой дом и привыкать, но был я удивлён: так выбелены стены.

Ужасный день, не правда ли, дружок?

А проще: что страх смерти там, тебе, где слово ничего не значит…

– Если на сарае написано «дрова», не значит, что там дрова лежат.

В ванной полунаполненная разноцветным стиральным порошком жестяная банка из-под пива без верха накрыта запиской: «С полы тоской страстью в глазах теса ме. Понми любви слова что когда-то сказал по ху уяше слим кот».

Роды преждевременные, на седьмом месяце, носа нет. Вместо него единственный глаз. Выше отросток в виде трубки длиной три сантиметра. Спина покрыта шерстью. Жила десять минут. Девочка. Восьмая беременность. Помещена в бальзамирующий раствор. Муж пил, Невский район, когда увидела, волосы на голове встали дыбом. Циклоп.

«Классический экземпляр. Встречается крайне редко».

Ансамбль по линии райотдела культуры, девицы с отблесками пионерского костра в глазах поют: «Посмотри глазами – паааамагу, и любовь узнаешь ты…» В зале сидят внимательные старухи.

Кирилл – Мефодию: «Мы с тобой два мула, один упал, а другой должен продолжать путь».

В алюминиевых ложках просверлили дырки, чтобы их не воровали вьетнамцы.

Бойницы, которые по субботам закрывают на проветривание, иволги.

Устюгов, вид бомжа, две девицы.

– Давайте я вас нарисую.

Презрение.

– Так и умрёте не нарисованные.

«Я даже сесть не могу. Спасибо за прекрасный праздник. Аня».

Красная шапочка как символ первой менструации. Ха!

Опубликована переписка педераста с евреем. Забавно.

И яблоко – плачущий младенец (жёлтое, большое) и яблоко-уродец (под ним, с белой пастью), и яблоки – черепа, чудища юности и снов на поле, усыпанном черепами и черепками, кусающие, растущие, пьющие друг друга, – под маской чистой акварели, пока не откроешь глаза.

«Потребляй, работай, сдохни».

– Надо проверить связанные вещи.

Хочешь порассуждать? Иди в пустую комнату.

– Хуже не придумать.

«Пусть облизнутся те, кому мы не достались, и сдохнут те, кто нас не захотел».

«Но укоряю тебя за то, что ты оставил естественное употребление их».

«…Две кошки едят свою кашку.

Две женщины в комнате чёрной в открытых халатах».

Соснора: – Точная графика.

Рид: – Кошки не едят кашку. А если едят, то не любят.

Облизывала губы, приготовляя на лице восхищение перед гением.

– Все эти обнажёнки с крылышками… Они на звук будут реагировать?

– Что вы! Только хранитель может прикоснуться к этим вещам!

«Поди ж ты сладь с человеком! Не верит в бога, а верит… что если почешется переносье, то непременно умрёт, пропустит мимо создание поэта, ясное, как день, всё проникнутое согласием и высокой мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетёт, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: „Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!“»

Сломался унитаз. Нашёл сантехника на стройке. Саша.