Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

как положено, правильным, но все равно, – не птица, – а сухое насекомое, мумия летучей мыши, иссохшая на берегу летучая рыба. Как будто из пергамента, наклеенного на каркас, или, словно в старые добрые времена, из покрытого лаком полотна. Хотя какого там полотна, – тут речь шла, скорее, о муслине, о шелке под шеллаком, о китайских мастерах, склеивших их лакированных бамбуковых щепочек изящную игрушку для мимолетной забавы капризной дочери богатого мандарина. При более близком, – как теперь, – знакомстве при одном взгляде на машину по коже пробегали мурашки: на взгляд, плевок с метровой дистанции пробивал обшивку с гарантией. Только задняя часть сооружения казалась не то, что вздутой, а как бы наполненной, словно там – находилось что-то, все-таки обладавшее и весом и прочностью.

– Остроумно, – почти без акцента проговорил Майкл, показывая на машину пальцем, – а издали практически невозможно отличить от настоящей. По изяществу легко узнать руку хозяина.

– Наш хозяин, – при всем моем глубочайшем уважении к нему и его способностям, не имеет к данному изделию ни малейшего отношения, – это "Су-36", "Вуаль" серии "К". Очень практичная и на многое годная вещица… Да что я говорю, – сейчас заправим, и сами увидите.

– Вы… пилот?

– Да что вы! Я, к сожалению, не пилот, но и не офицер ка-гэ-бэ, как вы, может быть, подумали. Я, вообще-то, скотовод.

– А… почему, – Майкл развел руками, – я должен думать, что вы из ка-гэ-бэ?

– Скорее всего, – предрассудок, уважаемый. В киноштампах второго поколения иностранцы, – вообще-то хорошие, но насквозь оболваненные буржуазной пропогандой и, угодив в СССР, склонны видеть айджент КГБ в каждом встречном.

– А первое поколение?

– Там все иностранцы были, понятно, шпионами, – скотовод, глядя на него, часто-часто моргал, то, что называется, – хлопал ресницами, – но это было, в общем, еще до меня.

– Это надо понимать так, что над вами самими эти самые штампы не довлеют?

– Разумеется. Наверное, именно поэтому у меня кое-что по этой части получается. Вот вы, например, совершенно правильно бросили баловство со своим акцентом. Он у вас носил несколько, так сказать, – перемежающийся характер.

– Мне показалось, что дальнейшее лицедейство будет выглядеть уж слишком глупо. В конце концов – нет никакого криминала в хорошем знании русского языка, не правда ли?

– Ни малейшего! Более того, как раз сам уровень ваших познаний практически безоговорочно доказывает, что вы именно что не шпион.

– Своими словесными парадоксами, – Островитянин усмехнулся мимолетно и невесело, – вы еще больше усугубляете парадоксальность ситуации. И кем же я, по-вашему, могу являться, если не шпионом?

– Да я уже говорил, вы только не сочли нужным обратить внимание: вы турист. Человек, прибывший для того, чтобы поглядеть собственными глазами, получить личное впечатление и составить собственное мнение, называется туристом вне зависимости от конторы, которую он представляет. Точнее, – думает, что представляет, потому что в конечном итоге человек может представлять только самого себя. Смешнее всего получается, когда такой вот турист считает, что он во-первых – первый, во-вторых – единственный, а в третьих – неповторимый… Да не обижайтесь, – не вы один. Каждый турист, практически без исключений.

– О, так у вас богатый опыт?

– Что ж делать! Как вам, безусловно, известно, туристический бизнес – один из первых по прибыльности. Так что нам всем приходится, по мере сил, приспосабливаться ко всяким подобным делам. Поневоле научишься с первого взгляда узнавать такого рода персонажей.

– Скотовод?

– Увы! Это не просто правда, это правда, вы себе просто не представляете, на сколько процентов.

Улыбка англичанина искривилась и еще немного, он коротко ткнул по направлению субтильной конструкции с крыльями и повторил только:

– Скотовод?

– Говорю же вам, – это так, для души. Сами все увидите.

Он медлительным движением извлек из кармана комбинезона что-то вроде очередного дистанционного пульта и навел его в строну сооружения из трех стен и крыши, притулившегося неподалеку. Спустя несколько секунд на пульте затеплился и начал все ярче разгораться пульсирующий опалово-зеленый свет, и, в такт пульсации, возник и возрос до пронзительного звук, напоминающий и жужжание, и, одновременно, реверберирующий свист.

– Созрели, – непонятно сказал человек, назвавшийся Скотоводом, и Бог знает что еще подразумевавший под этим словом, потому что любые слова его, даже самые невинные, казались имевшими какой-то угрожающий подтекст, намек на что-то кромешное, – оно и к лучшему. Пора. Загостился я, если уж откровенно…

В темноте под навесом наметилось какое-то неторопливое, но весьма целеустремленное движение, настолько непривычное, что глаз поначалу отказывался его распознавать. Тяжело переваливаясь, к самолету, – и к ним, – ползли два громадных прозрачных слизня, распластавшихся в длину футов на восемь, в поперечнике – достигавших пяти-шести, и не менее трех футов в высоту, две чудовищных амебы, два мешка мутноватого, опалесцирующего студня, и слово "ползли" – не вполне подходило для этого способа передвижения. Правильнее было бы сказать, – "катились", как скатывается, увеличившись до какого-то предела, капля влаги, скондесировавшейся на наклонном стекле. Как гигантские капли ртути, если бы та – да стала вдруг прозрачной и целеустремленно двинулась по своим делам. Михаил тем временем нетропливо открыл какой-то незаметный лючок, и оттуда метра на два высунулся толстенный, не менее фута в поперечнике серый шланг, заканчивавшийся массивным, сильно сплюснутым конусом. Когда хозяин приложил эту исполинскую присоску к поверхности первого мешка, оболочка его в этом месте тут же потемнела, как лед весной, а Михаил, оглушительно гикнув, вдруг вспрыгнул на зыбкую спину мешка, потерял равновесие, затанцевал на одном месте, но все-таки не удержался, скатился на землю, во множестве употребляя почти бессмысленные от слишком частого употребления матерные артикли и восходящие колена родства самых неожиданных объектов в самых оригинальных падежах и склонениях. Он не успел еще закончить своей тирады, когда раздалось оглушительное чмоканье, гигантский Всхлип, перешедший в громкий, постепенно замирающий свист, и мешок почти мгновенно превратился в пустую оболочку, студенистый блин, но, как оказалось, ничего еще не кончилось: процесс значительно замедлился, но она продолжала усыхать, превращаться в тонкую кожицу, иссохшую, почти не существующую шкурку, хрупкую, как личиночные покровы, покинутые насекомым, и точно та же судьба без перерыва постигла второй мешок. Островитянин услыхал, как в недрах машины глухо загудели какие-то насосы, а Михаил