Смешно или страшно - Кирилл Круганский

– Как? – не поняла Марина.

– Совсем.

Саговник, виноградные лозы, мандариновые деревья закрутились вокруг. Марина подумала: “Что за странный чай?”

– Я не понимаю… – сказала она.

– Марина, у нас всего часа полтора осталось, не тяни.

Луиза Густавовна сняла туфли и ступила ногами на траву.

– Ох, прекрасно, – сказала она. Потом она сняла брюки, пиджак, легкую розоватую блузку и нижнее белье. “Ну и денек, – подумала Марина, – голые женщины сегодня меня преследуют”. Луиза Густавовна была очень хороша: все, что должно висеть, висело с достоинством, а все, что должно расти, росло геометрически строго.

– Вы хотите со мной… – предположила Марина.

– Ха-ха-ха. Ни в коем случае.

Это успокоило Марину. Она стала раздеваться, но как-то скромно, в надежде, что Луиза Густавовна передумает и остановит спектакль. Но спектакль только начался. Когда Марина разделась, Луиза Густавовна повесила их одежду, взяла Марину за руку и повела сквозь толщу листьев. По траве было так приятно ступать, что Марина скоро совсем успокоилась.

– Смотри, это лавр, – говорила директор, – это гибискусы.

Ее голос звучал все мягче. Она раздвинула лианы, и они вышли на полянку размером с обычную комнату. Прямо перед ними лежали два больших валуна. Полянка завершалась густой лиственной чащей.

Марине стало еще жарче от предчувствия чего-то необычного. Влага выступила на ключицах и спине. Свет пробивался только сверху и вокруг было сумрачно.

– Стой здесь, – сказала Луиза Густавовна.

– А что тут такое? – прошептала Марина.

– Сейчас увидишь.

Из чащи к ним вышли две маленькие белые козочки. Они пугливо оглядывались и принюхивались, смешно двигая носами.

– Юра, Боря, – почти шепотом позвала Луиза Густавовна, – девочки, ко мне.

– Девочки? – спросила Марина.

– Да. Ты заметила, что мужчины всегда дают своим женам мужские имена? Вика становится Витей, Александра – Саней. Вот и у меня так же.

Юра и Боря освоились и подошли. Было видно, что боятся они только Марины, а Луиза Густавовна им хорошо знакома. Но и к Марине они тут же привыкли. Она погладила их по голове, и Юра с Борей тоненько и радостно заблеяли. Марина с детства не видела коз так близко. Ей стало так легко и спокойно, как будто и не было этого утра, слез в кабинете директора, как будто давно не случалось ничего плохого.

– Так, – скомандовала Луиза Густавовна, – Юра, Боря. Давайте.

Не выпуская руку Марины, она подошла к валунам и поставила ногу на один из них, кивнув на второй. Марина послушно встала так же. Теперь Юре и Боре открылось все. Между ними и женской Природой не было больше ни километров шоссе, ни границ, ни войн. Путь лежал короткий и волнующий. Юра и Боря приблизились.

Когда шершавый язык коснулся Марины, она выдохнула. Ей досталась Юра. Она тихонько блеяла и легонько потряхивала головой.

Мир уже не был злым или добрым, холодным или жарким. Марина просто плыла по водной глади. Не осуждая и не оценивая, не разглядывая и не прислушиваясь. Далеко внизу старалась Юра…

– А теперь, – сказала Луиза Густавовна, – говори. Сбрось всю гадость, которая в тебе накопилась. Все должно уйти в Юру, отдай ей все.

– Но я… не могу сейчас ничего придумать.

– У тебя увели парня. Начни хотя бы с этого.

– Да, увели… Красивая властная девушка. Смесь аристократа и маргинала. Гораздо красивее меня. Мне не быть такой.

– Молодец, продолжай.

– Я мечтала быть красивой, но откуда там? Грудь не задалась, волосы так себе. Еще в детстве все смеялись…

– Хорошо.

Гнев внутри Марины начал нарастать, собираясь в большие снопы. Она припомнила школу, университет, неудачные отношения, замкнутый характер, любимое одиночество, скверные книжки, которые нужно читать, чтобы было, что обсуждать. Каждый раз, когда она выкрикивала что-нибудь особенно эмоциональное, Юра внизу слабенько блеяла. Ее голова все сильнее зарывалась в межножье. Марина была уже насквозь пронизана собственным ливнем. Она превратилась в крепкое кукурузное зернышко, упавшее в раскаленное подсолнечное масло, на самое дно кастрюли. Ее оболочка нагрелась до предела и стала раздуваться, потрескивая. Белая мякоть давила изнутри. Юра мотала головой. Масло жгло, подбираясь к самой сердцевине. Марина зажмурилась и не видела ничего.

– А еще я не поступила в балетное училище, – хрипло выкрикнула она, и в ту же секунду все лопнуло. Юра замертво упала к ее ногам. Боря подбежала обнюхать подругу…

Когда они одевались и Марина начала соображать, она сказала Луизе Густавовне:

– Вы извините меня за Юру.

– Да брось. Я, когда лет десять назад узнала о козотерапии, штук восемь загубила. Потом только научилась по порциям с ними общаться. Сегодня рассказала, что на работе проблемы, завтра, что мужа нет.

– А почему вы ничего сейчас не сказали?

– Да у меня неплохая неделя была. Я уж так, за компанию, чтобы тебе не страшно.

Водитель отвез их на работу, а на выходных Марине пришло сообщение от Луизы Густавовны. Это было фото козочки с подписью: “Завезли шесть новых. Эту зовут Дима. Нравится?” Марина улыбнулась, ответила и пошла выбрасывать коробку с вещами, которые остались от ее неуклюжего возлюбленного.

Философия страха

Поздно было, но Ромка боялся не темноты, а боялся забыть то, что сказал Мастер на встрече. Ему хотелось скорее записать эти мысли, чтобы потом выучить.

“Жизнь, ─ вспоминал Ромка слова Мастера, ─ это молотильня судьбы. Всякого человека, всякое зернышко перемелет она и отправит восвояси, в вечные закрома. Здорово, ну до чего здорово. Не забыть бы ─ молотильня”. До дома оставалось чуть-чуть. Январь подгонял его морозной рукой. Выпитый чай подгонял тоже. На их философских собраниях Ромка всегда выпивал стаканов шесть: так иссушала его жажда новых знаний, откровений. “Разве что остановиться здесь, ─ подумал он, проходя мимо темного закутка, ─ нет, я же мыслящая натура, не футболист какой-нибудь”.

Окна почти нигде не горели, дом холодно и беззвучно уносился в небо. “Дом, ─ подумал Ромка, ─ это молотильня неба”, подумал и вошел в подъезд. Приехал лифт с пассажиром, Ромка отступил, пропуская того на выход. Но пассажир не вышел.

─ Прокачусь еще, ─ сказал он Ромке, ─ тридцать лет в этом доме прожил. Завтра переезжать, а меня грусть не отпускает. Вот, с утра катаюсь.

─ Вы хоть вещи собрали? ─ участливо спросил Ромка.

─ Давно еще. Тридцать лет назад.

Ромка нажал на родной двадцать первый этаж. Лифт послушно поплыл вверх. Ромка представлял, как тепло сейчас дома. Жена спит, но проснется,