Смешно или страшно - Кирилл Круганский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
─ Мысль ─ единственное творение человека, сумевшее пробиться сквозь пепелище его разума…, ─ читал Ромка, ─ как верно. Водные глубины таят в себе как весомые чудеса, так и сокрушительные катастрофы. Пройти сквозь лесистую поверхность жизни, значит ослабить рощу… Что? Что водные глубины?
Он перечитал предыдущее предложение еще раз:
─ Водные глубины таят в себе как весомые чудеса, так и сокрушительные катастрофы. Это же совсем про то, что случилось со мной. Это было и чудо, и катастрофа. Я и удивился, и упал в глазах жены. Надо отметить эту фразу.
Ромка отложил крышку сахарницы и встал, чтобы найти карандаш. Он достал его из ящика стола и обвел про водные глубины и чудеса. Потом закрыл тетрадь и потянулся к чайнику. Оказалось, что он, не замечая того, опрокинул сахарницу на бок. Сахар высыпался, и кто-то неизвестный написал в нем: “Делай, что велят”. Ромка сжал зубы от злости и затряс головой. Что это такое? Он попытался схватить сахар, как бы придушивая его.
─ Что ты знаешь? Что ты знаешь? ─ шипуче шептал он, склонившись над столом. Сахар молчал. Ромка смел его обратно в сахарницу, а заснуть смог только в пять.
>>>0<<<
В семь он уже встал на работу. Жена продолжала спать. Ромка оглушительно хотел спать, побаливала голова, но настроение было боевое. Он как будто глотнул отваги из большой красной кастрюли с отвагой.
“Что за чушь? ─ думал он. ─ Я должен кого-то изнасиловать на работе. Бред. Я? Изнасиловать? Двойной бред. Я все это выдумал. Что? Меня выебли? Чушь. У меня ничего не болит. На меня напало говно? Полная ерунда. Где оно тогда?” Он посмотрел в зеркало. Приличное двдацатидвухлетнее лицо с ухоженной бородой ─ ни следа экскрементов. Он взял помаду и уложил волосы направо. Совсем идеально, можно завтракать.
На работе Ромку сразу засосало в водоворот задач, и скверные мысли окончательно отступили. Его рабочей группе нужно было придумать новую миссию и ценности для компании: старые как-то подыстаскались и уже не смотрелись так молодцевато, как два года назад, когда их придумала прежняя команда. Если “профессионализм” еще можно было терпеть, то “взаимоуважение” никуда не годилось.
Ромка выписал на листок четырнадцать ценностей, которые точно оставались. Теперь ему нужно было придумать им новые определения. Он решил начать с “добродушия”.
─ Добродушие… добродушие, ─ бормотал он, обводя слово ручкой. Вдруг он резко поднял голову, оглядел коллег в комнате и подумал, кого бы он выбрал для насилия, на котором настаивали незнакомец в лифте и гора в ванной.
Мужчины в список не попали: Ромка не очень любил их. В комнате сидело четыре женщины и, помимо желания, Ромка обнаружил, что взял свежий листок, разделил его на четыре части и записал фамилии коллег: Колодцева, Грушно, Соитенко и Петрова. Бормотать уже было нельзя, поэтому Ромка перенес рассуждения в область мыслей.
“Так, Грушно. Симпатичная. Почти как жена. Интересно, она тоже так много спит? Что я про нее знаю. Тогда в баре, после четырех коктейлей, она рассказала, что ходит к разным гинекологам, хотя у нее никаких проблем. Просто любит, когда мужчины смотрят. При этом в инстаграме цитаты из Корана выбиты гвоздями на досках. Как это вяжется? Кажется, ей двадцать один год.
Колодцева, восемнадцать лет, стажер. Знает все о современном искусстве. Бирюзовые волосы, кольцо в носу. Хорошо знает стихи собственного сочинения. Как она там читала:
Ласковый свет преисподней,
Доброй геенны тепло…
Ни с кем из офиса не дружит, потому что со всеми спала. Читает биографии Мэнсона, Сливко, рисует карандашные комиксы про них. Одета не очень опрятно: просто здорово. Постоянно роняет лампы, телефоны, обжигается о горячие чашки, думает о чем-то своем: о чем же? Она мне как-то подарила один комикс, надо найти его в рюкзаке.
Соитенко. Двадцать шесть лет, замужем, четверо детей. Почему-то постоянно выглядит усталой, как будто ей двадцать девять. Никуда с нами не ходит: ни на коктейль, ни на наши кино-четверги. Когда так относятся к коллегам, значит, не уважают их. Да и муж у нее какой-то угрюмый. Заезжал за ней тогда. Слишком аккуратно одет, я так не люблю. Брюки по фигуре, рубашка заправлена, галстук даже, серый, в белую полоску. И кольцо еще такое… Так, не о том думаю.
Петрова. Неясно, сколько лет ей, сколько зим. Полная. Сейчас столько возможностей быть не полной, а она продолжает. Как будто вызов бросает: обществу, мне. Даже не хочу думать о ней”.
Ромка посмотрел на лист. Больше всего пометок и плюсов было у Колодцевой. Он поглядел на нее: Колодцева рисовала в блокноте карандашом. “Молодец, рисует. Еще плюсик”. Тут он вспомнил про добродушие, молящее об определении.
>>>0<<<
До конца недели оставалось три дня, и Ромка успел забыть о случившемся, тем более, что его никто больше не беспокоил. В пятницу он выпил несколько коктейлей и съел спагетти с компанией с работы. Он позвонил жене, узнать, не хочет ли она какой-нибудь десерт, но она уже собиралась спать и ничего не хотела.
Но все-таки в подъезде Ромка припомнил все и холодок ─ предвестник непоправимого ─ вернулся. Как нарочно, никого не было. “Ну решил же, что это бред”, ─ подбодрил он себя. И нажал на кнопку. Лифт поехал с семнадцатого этажа.
“Вот сейчас он приедет и будет пустой”. Четырнадцатый… Двенадцатый… “А вдруг… вдруг… там опять этот Раскольников со своим маленьким членом… и с ножом, конечно…” Восьмой… “Господи, почему я не пошел по лестнице. А если он там? Или у него есть друг. Друг! У таких вообще бывают друзья? Бывают, наверное… У Чикатило же была жена…” Пятый… “И у меня есть. Может, позвонить ей. А что скажу? Спустись за мной, а то выебут. Милый Боже, Святой Николаус, патриарх Кирилл, Кирюша, помогите…” Второй… Первый… Столб ужаса поднялся в Ромке от паха прямо к горлу, попутно сковывая органы, обесточивая тело. Ромка смотрел жутко раскрытыми глазами на трещину в стене рядом с лифтом, но и сам лифт не упускал из виду. Двери медленно начали открываться, Ромка прикусил губу… Никого. Пусто.
─ Фффффффффффффффффффффффффффффф, ─ выдохнул он. Лифт поехал наверх вместе с ним. Ромке становилось спокойнее. Он почувствовал сильную усталость, как будто три дня без сна держал оборону полуразрушенного дома, отстреливаясь от расистов. Борода его намокла.
А насильник ждал его на площадке
