Смешно или страшно - Кирилл Круганский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
─ Ну, постой, вот же… Праматерь, утроба. Узлы всякие. Это же колодец. То есть ты.
─ Рома, очнись, ─ Колодцевой явно стало страшно, ─ я не писала тебе ничего.
Она оглянулась, ища поддержки. Ромка забормотал:
─ А как же… то есть, нет любви. Я зря бросил жену… А наша любовь… А преданность… А прогулки вместе… А ласковый свет преисподней…
Колодцевой эти слова придали сил:
─ Рома, успокойся. Никакую жену ты не бросал. С чего ты взял, что я буду с тобой?
─ Да меня насиловали ради тебя! Два раза. Прямо в жопу. Не в руку. Не в ногу. А в жопу. Я все вытерпел. Все ради тебя. Жена спит-спит, а я терплю. Думаю, Ангелина-то моя, Колодцева-то, спать не будет. А он меня прямо в жопу ─ на. Первый раз. И спрашивает, будешь еще Колодцеву фантазировать? Буду, говорю. Он второй раз ─ шлеп. Да похлеще еще. Хорошо, поймали мы его с омоновцами, а то бы такой тоннель был: новую станцию метро открывай.
─ Я не понимаю… Что происходит… Какие омоновцы, какая жопа?
─ А письма? Тоже не понимаешь? ─ крикнул почти рыдающий пьяный Ромка.
─ Да я это я написала, я, ─ сказала вдруг Петрова зло. Все посмотрели на нее. И Ромка тоже. Что за шутки?
─ Ну давайте быстрее, ─ шептала Грушно, ─ телефон садится.
─ Ты? ─ наконец спросил Ромка, еще не осознавая, в какую пропасть все рухнуло.
─ Я.
─ А.. Зачем?
─ А зачем ты про меня написал, что я жирная? М? И на столе еще оставил. Любой мог прочитать. Плюсы-минусы твои увидеть, оценщик, блядь.
Ромка не верил в происходящее. Он сидел раздавленный и трезвеющий. Никто, кроме Петровой, ничего не понимал. Начались танцы, и только их столик сидел, не шелохнувшись.
─ Подожди, ─ крикнул Ромка, стараясь пересилить кавер-группу, ─ там же было такое написано, ну, чего не каждый знает. Это же тайна следствия.
─ Черт, сел телефон, ─ сказала Грушно, поднимаясь, ─ но главное про жопу я записала, сейчас зарядку у кого-нибудь попрошу и выложу.
─ Да ты сам только что эту тайну всему инстаграму считай рассказал. А я и побольше знаю: насильника твоего на той неделе признали невменяемым. Ему уже рассказали, где ты работаешь, в какие магазины ходишь. Полежит он там год и выйдет, знай только жопу готовь ко встрече. Говорит, всю жизнь его ебать буду.
Ромка вдруг бросился к ней вокруг стола, его схватили Стасик и Мишка. На них стали посматривать танцующие.
─ Знаешь, как его фамилия? ─ крикнула Петрова Ромке, который пытался достать ее лицо разбитым стаканом. ─ Петров.
Она взяла сумочку и сказала:
─ Ребят, я домой.
И ушла. А перед уходом еще повернулась и сказала:
─ Хочешь скажу, почему ты у меня перед лицом стаканом машешь? Сказать? Потому что тебя держат. Вы все такие.
И ушла окончательно.
Мишка со Стасиком все не отпускали Ромку. Они успокаивали его: усадили на стул, налили холодного пива. Музыка, полумрак, столы, пол ─ плыли вокруг, Ромка будто тонул, захлебываясь.
─ О чем вы говорили? ─ спросил Стасик. ─ Что у вас случилось? Это из-за KPI нашего отдела?
Ромка молчал. Подошла Грушно.
─ Выложила, ─ сказала она довольно, ─ пиздец тебе, наверное, завтра. Я бы уволилась на твоем месте.
─ А, Ром, что случилось? ─ продолжал Стасик.
─ Позвонить, позвонить следователю, ─ заговорил Ромка, доставая телефон, – он все поймет. Черт, сел. Стасик, дай телефон. Ага, спасибо. Представляешь, на память помню. Восемь, девятьсот шестнадцать…
Через мгновение он услышал голос следователя, но музыка заглушила его. Тогда Ромка жестом показал Стасику, что выйдет на улицу, что он ничего не слышит. Он встал и в одной рубашке направился к выходу из зала. Потом к лестнице, потом вниз. Дверь, февраль, полувековые сосны, мерцающий снег… Ромка выдохнул: холодно, хорошо… Он набрал номер… Гудки… Гудки… Наконец там ответили. Бодрый голос сказал:
─ Старший следователь Петров. Говорите.
Часть 2. Надежда на что?
Сегодня Ромку сильно испугал мужик в парке.
Ромка сидел на скамье, пугливо разглядывая гуляющих. Он нарочно расположился посередине скамьи, чтобы никто и не подумал составить ему компанию. Но мужик сделал один круг по парку, второй и подсел справа. Несмотря на теплый солнечный день, он был в грязно-голубоватой зимней куртке. Как и всегда делают подобные люди, он заговорил сразу о “важном”.
─ Я ж в семьдесят восьмом школу закончил, решил в актеры поступать. Почему в актеры? Да мне в деревне все говорили, ну, ты, Паша, и актер. Больно здорово я змею показывал, слона. По животным был большой спец. Тетку свою, тетю Любу на стул посажу, а сам шиплю, как змея. А она говорит, ну, Паша, одно слово ─ актер. Отучился я год в актерском-то, а тут война в Афгане. Ну, я в эту войну палец высунул, проверяю, зацепит, нет. Ну, пулей чиркнуло знатно, и я не высовывался больше. Возвратился в родную деревню. Изображал дезертира, верили мне.
Ромке было страшно и тоскливо в одну и ту же секунду. Сегодня был первый день, когда он решился выйти на улицу после переезда на эту квартиру, и люди не входили в его планы. По правде говоря, и планов толком не имелось, но, надумай он их теперь строить, людей бы там не оказалось.
Мужик продолжал.
─ Так вот я как бывший актер желаю спросить. Вот Михалковы и Кончаловские ─ они всем, что ли, родственники? Как ни посмотришь: этот родственник, этот ─ тетя, этот ─ дядя. Поэт какой-нибудь отдыхал на даче у их деда. Спортсмен плавал в пруду их шурина. Я спрашиваю: они что ─ всех ебали?
Невидимый еврейский мальчик, постигающий скрипку в голове у Ромки, неуклюже и пронзительно пиликнул смычком. Услышав последнее слово, Ромка вскочил, не соображая, что делает. Он побежал по дорожке парка, а мужик кричал где-то сзади:
─ Эй, ну так что? Ты не знаешь? Всех? Или кого-то конкретно? Эй.
Ромка бежал. На нем были тяжелые осенние ботинки, которые он машинально надел перед выходом, и бежать очень быстро не удавалось. Но голос мужика
