Магаюр - Маша Мокеева

покрепче, залезли. Бардак – на полу мусор, столы лежат ножками кверху, но плохонькие репродукции Шишкина висят ровно. Коля остался внизу, Виктор поднялся по лестнице в узкую комнату. Стены оклеены страницами журнала «Огонёк». На полу лежат матрас и одежда. Виктора заинтересовал сундук, стоящий у окна. Внутри ничего не было, но сам по себе он мог иметь какую-то ценность. Виктор выглянул в окно. Из дальней части деревни по единственной дороге в их сторону кто-то шёл. Он взял сундук, спустил его вниз. В горнице Коля рассматривал блёклый от патины самовар. Первое, о чём подумал Виктор, – это то, что на самоваре не хватало конфорки и заглушки, ручку надо менять, зато ветка крана была выдающаяся. Он поставил сундук, Коля посмотрел на него поверх самовара и подмигнул. «Слышь, – сказал Виктор, – там кто-то идёт. Я пойду, отвлеку внимание, а ты пошукай как следует». Коля кивнул.

Виктор обошёл дом и вышел на дорогу. Ему навстречу двигалась женщина. С ней были две собаки, они бегали вокруг и бросались друг на друга. Мелкая собачонка кусала кобеля за шею, и они замирали так на секунду, а потом всё начиналось заново. «Сучья порнография», – подумал Виктор и вежливо поздоровался. Женщине было за шестьдесят, но выглядела она очень крепкой благодаря широким плечам и высоким скулам.

– Я дома смотрю, хочу купить. Не посоветуете?

– Ну вот Смирнова дом продаёт, Архиповы. Но это не здесь, там, – Светлана Михайловна показала туда, откуда пришла.

– Покажете?

Собаки носились туда-сюда, кобель всё пытался положить передние лапы Виктору на живот, а мелкая покусывала его за руку. Светлана Михайловна развернулась, и они пошли в сторону населённой части деревни.

– Городской ты?

– Да, но, знаете, хочется смотреть в окно и видеть лес, реку, поле на худой конец…

– Ну смотри, вот этот дом крепкий ещё, но как связаться с хозяевами, я не знаю.

– Давно уехали?

– Да года два как.

Виктор запомнил дом с зелёными наличниками.

– Этот вот дом мне отдали. Я оттуда пятьсот кирпичей домой перетащила…

Виктор покосился на старушку.

– Чего думаешь, не смогу? – с вызовом глянула Светлана Михайловна. – Да я по два ведра с дальнего колодца каждый день ношу сорок лет подряд. А вот мой огород, кстати.

Виктор посмотрел на огород. Выглядел он заброшенным и стоял сам по себе, ни к какому дому не относясь.

– Хероват, знаю. Знаешь почему? – спросила бабка.

– Почему?

– Огород был лучший в деревне. Всё у меня было: лук, морковка, картошка, кабачки, огурцы, помидоры… И чего ты думаешь?

– Чего?

– А то! Соседи-то завидовали, принесли кости с кладбища, оно там у нас, – она махнула в сторону церкви, – закопали у меня тут под чёрной смородиной, и всё, не родятся больше помидоры, сдохла смородина. А я ведь, дура, не сразу поняла, мучилась, думаю, что за такое.

Виктор поёжился.

– Ну, пойдём, – сказала Светлана Михайловна и повела его к церкви. В тумане её пустые, без стёкол, но с решётками окна, стены из красного кирпича, кое-где ещё покрытые белой краской, выросшее на своде тонкое дерево выглядели как в кино.

– Пытались отреставрировать, да не дали.

– Как так?

– Ну, мужики сначала своими силами, Гошка, муж мой, тоже с ними работал, думали, дадут денег, да где там. А вот мой дом.

Изба Светланы Михайловны стояла прямиком у церковного кладбища.

– Какое-то место у вас зловещее. И так смерть повсюду, – выразил свою мысль Виктор. Происходящее стало интересовать его всё больше и больше, он оживился и с наслаждением вдыхал свежий воздух, который был совсем не тот, что в городе – весь пропитан разными запахами.

Светлана Михайловна тоже стала спокойнее. Поначалу ей не нравился этот тип – чего тут забыл? – но сейчас ей хотелось, чтобы он остался подольше, а то поговорить в последнее время совсем не с кем, Гошка болен и всё время спит, а соседи уехали в город и сидят там в тепле.

– Больно ты понимаешь! Здесь-то и безопаснее всего, у неё под боком.

– Это да, – подивился Виктор бабке.

– Жил тут в церкви филин. Жутко орал, а через два дня привозили покойника! И так каждый раз. Орёт – и везут. Орёт – копают.

– И сейчас орёт?

– Нет, улетел куда-то. Но как начинал орать – свеженького везут. Вот так и задумываешься… Мы все считаем, что он связан с хозяином кладбища.

– С хозяином? – не понял Виктор.

– Ну да. Ехал как-то ко мне мой племянник, темно уже было, и видит у церкви этого чёрта, огромного. Тот, значит, держит берёзу за комелёк, крутит ею, значит, и говорит: «Успеешь проехать – твоя взяла, не успеешь – со мной пойдёшь…» Ну, племянник мой газу дал и…

– И что? – с волнением спросил Виктор.

– И проскочил! Никто ему не поверил, кроме меня, я-то тоже его видела.

– Чего, правда?

– Да, – гордо сказала Светлана Михайловна и стала рассказывать с такой уверенностью в голосе, какой нет даже у батюшек, когда те говорят о божьем милосердии. – Возвращаюсь я из города на автобусе, темень – хоть ножом режь, ну, думаю, Гошка-то меня встретит. Выхожу, вижу – у церкви фигура мужская. Бегом к нему! А он вдруг расти начал, и в нём уже три Гошки, а не один, развернулся и пошёл в сторону кладбища… Чёрт, значит, смотрел, кто приехал.

Виктор почесал затылок.

– Не скучно тут у вас.

– Не, – согласилась Светлана Михайловна. – Ну чё, будешь у нас жить?

– Я подумаю, – сказал Виктор.

Мелкая собачонка куснула его за рукав и убежала с кобелём вперёд. Виктор пошёл назад, а Светлана Михайловна помахала ему вслед.

У машины копошился Коля, укладывал в багажник разное добро.

– О, Витёк, ну ты это, извини, что тебе пришлось ливер давить.

– Да ладно, прогулялся, – кивнул Виктор.

Они поехали домой. Коля взахлёб рассказывал, чего он нашёл, а Виктор впервые за многие месяцы похвалил его. Дома Виктор с удовольствием выпил чаю, а деревья за окном казались ему похожими на надгробные кресты, от которых веет не ужасом, а покоем.

Ночью он долго не мог уснуть. Поначалу ему представлялись всякие приятные вещи: как он чистит самовар, а тот блестит; как он лезет на деревья перед домом и снимает с них пакеты, а потом всю неделю соседи его благодарят; как он покупает дом в Овершкино и сидит перед ним, жуя только что сорванное яблоко. Возможные события приходили ему в голову, но не все они были приятные. Ближе к трём часам ночи Виктор стал представлять, как болеют, а потом тяжело уходят из жизни его пожилые родители, как он продаёт два самых ценных самовара, чтобы оплатить их похороны. Обессилевший, подавленный этим горем, Виктор забылся до рассвета.

День второй

Проснувшись в полдень, Виктор встал не сразу. Отвернувшись к стенке от по-зимнему яркого солнца, проникающего в комнату через неплотные шторы, он долго лежал с закрытыми глазами, чувствуя одновременно