Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приходится, прервав эти выписки, признать, что Аретино сделал все, что было возможно при помощи двусмысленной риторики, чтобы совместить благочестие и туманные эротические подробности, просвечивающие сквозь красоты незамысловатого слова. Не оскорбляя Евангелия, Пьетро каким-то образом ухитрился одновременно остаться внимательным читателем «Декамерона».
Далее автор неспешно живописует громы и молнии, и ангельские хоры при рождении Христа, и волнение задрожавшего Иосифа, и вот Иисус, как только появился на свет, «открыл глаза и посмотрел на мать, которая пала перед ним на колени». И вол, и осел признали в нем Сына Божьего. Иосиф, наблюдавший чудесные роды, лишился чувств, но затем, воспрянув, произнес очередной монолог под аккомпанемент ангельских песнопений.
Очевидно, автор умело воспользовался и в этом случае удобными для него апокрифическими версиями или какими-то устными традициями. Об этом иногда можно судить впрямую, а иногда приходится лишь гадать. В целом же Пьетро сочинил нечто по своему вкусу. Длинную череду слегка театрализованных сцен, риторических речей и фантастических фабульных выдумок. Приходится, часто невольно улыбаясь, отдать должное свободе его беллетристических пассажей. Вплоть до того, что в Армении в этот момент вокруг Ноева ковчега расцветают цветы и пр. Притом, однако же, от этих красот очевидным образом веет штампами и не остается ничего от скупой загадочности и мистической напряженности евангельских текстов. Чем больше Аретино предается пышной и отчасти слегка антикизированной нескончаемой декламации, тем меньше в его сочинении истинного благочестия и просто хорошего вкуса.
Наконец, дело доходит до появления звезды и вослед ей экзотических восточных Магов и до описания их шествия со слугами, на лошадях и верблюдах, с драгоценными дарами. Аретино опять-таки определенно ориентируется на соответствующие ренессансные живописные изображения «Шествия волхвов». Но автор ничем не скован и тут же набрасывает сцену разговора Ирода с представшими перед ним чернокожими царями. «Чего вы взыскуете? По какой причине из столь далеких краев пришли в наше царство? Нуждаетесь ли в помощи? Или, собравшись в другие места, заблудились?» «Благородный синьор, отвечал старейший из магов, мы прибыли из своих царств в твои владения не за помощью и не по какой-то ошибке, но чтобы узнать, где родился Царь иудеев и Сын Божий» и т. д.
Чем дальше Аретино разворачивает текст, тем ясней, что его название – «Человечность Христа» – не имеет какого-то богословского догматического значения, а попросту делает заявку на превращение Откровения в мирскую завлекательную повесть. Впрочем, добравшись до Страстей Христовых, мы увидим, что Аретино действительно захвачен драматизмом и нестерпимым ужасом страданий Богочеловека, непонятного и одинокого даже среди учеников и последователей. Под занавес эта амплификация Евангелий, как мы увидим, приобретет определенную искусность и высоту.
Тем временем далее описаны страхи Ирода, потом подношение «святейшими Эфиопами» (?) даров и дан на страницу очередной их монолог, обращенный к Христу на трех языках, обратившихся в единый хоровой язык. Младенец взирает на Магов благосклонно и выражает это мановением ресниц; а они созерцают Деву, которая прижимает Сына к груди, и сидящего рядом Иосифа, обхватившего руками колени. Причем, по Аретино, не предпочитающему одну из евангельских версий, но соединяющему их и дополняющему от себя, оказывается, первыми почтили рождение Христа простые пастухи, а затем уж эти восточные волхвы, шедшие за звездой, или же высокородные Цари с многочисленной свитой – и, избегая Ирода, вернулись «другой дорогой» (тут слово в слово по Матфею).
Ни в каком Писании Аретино не мог найти свои бесконечные подробности, включающие и то, что Дева, равно и Иосиф, не вкушали в гроте ничего, кроме манны Благодати, исходившей от лика ее сына, а когда Мадонна очистилась от родов, она вложила принесенные дары в руки Христа, и все вместе они направились в храм. Загремел гром, здание задрожало. Тогда Анна, дочь Самуила из колена Асирова, 84-х лет, служившая во храме (это точно по Луке), «…была осенена, словно Сивилла, высшим духом и, совершая странные движения, преисполнившись пророческим неистовством, воскликнула: „Господь, се – Господь“» (а вот этого в Новом завете нет и в помине). Следует чересчур подробное описание Симеона, его одеяний и жестов, и он в свой черед четырежды (а не дважды, как у Луки) произносит монолог за монологом (с. 46–48). Дары волхвов передают в Назарет. После чего автор рассказывает об избиении по приказу Ирода «бесчисленных мальчиков», о верном служении Иосифа, о бегстве в Египет на осляти, «и кто увидел бы, с какой осторожностью шагал ослик, подумал бы, что тот был разумным животным (animale razionale)». «Ослик» выказывал радость, оттого что нес на себе святую поклажу, Иосиф же неутомимо вышагивал впереди.
Повышенная визуальность и предметность описания заставляет вспомнить не Писание, а опять-таки ренессансные живописные трактовки «Бегства в Египет» (с. 49–50). Притом Аретино вновь не упускает развлечь читателей удивительными и трогательными, наивными и довлеющими себе деталями, которые затягивают и, увы, мельчат рассказ. Путешественники не ведали дороги, но их чудесно вела Божья воля. Наступает ночь, и они укрываются в пещере, полной шипящих змей-драконов с огненными глазами, их крылья вздымались, дыхание было ядовитым, и они выглядели ужасными и свирепыми. Но при виде Христа исчезали их огонь и наводящая страх надменность, они становились смиренными и, опуская к земле рогатые головы, почитали его. Утром трое вновь пускались в путь, и их приветствовали птицы, перед ними склонялись деревья, им поклонялись животные. Они прибывают туда, где пальма тянется к небу, а на ее ветвях множество ангелов, которые, пригибая ветви к земле, предлагают плоды Христу, «а затем, – дотошно уточняет Аретино, – ветви распрямлялись, возвращаясь в прежнее положение». Далее происходит встреча на пустынной тропе в страшной чаще со львом (заимствование из апокрифов Павла и Даниила): «… и вот лев, горделивый в своей природной стати (nella sua real natura)». Этот апокрифический лев у Аретино, конечно же, дает повод для очередного многословного описания: густая грива, покрывающая шею, горло и
