Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин

Самое сильное утверждение М. Л. Андреева состоит в том, что Аретино, погружая структуру своих комедий в невообразимую и веселую пародийную мешанину, «намеревался, видимо, пародировать комедию вообще». К последнему, отдавая должное другим метким суждениям исследователя, я не решился бы присоединиться. Дело в том, что – судя и по всем остальным писаниям Аретино – для подобного сознательного замысла ему не достало бы теоретической рефлексии. У него просто так получалось. Соответственно он и не думал разрушать ренессансную эротику, или традиционную форму жития, или внутреннее задание эпистолярия. Аретино проделывал все это ненароком, благодаря самоуверенной привычке сочинять, как ему заблагорассудится. Ренессансная комедия никогда не была на особой высоте, а после «Мандрагоры» (лучшего в ней) более или менее вырождается, паллиата вовсе мелеет, Аретино же в таких делах всегда опережал других.

Тем не менее, будучи в собственно драматургическом, литературном и сценическом отношении едва ли не мертворожденными, пьесы Аретино до сих пор сохраняют ценность лингвистическую. В отношении своей удивительно свободной языковой стихии. Именно эту сторону выделяет в них Джорджо Петрокки[582].

Он именует Аретино как автора «Шести дней» и комедий «гениальным разносчиком смелого и сложного языка». «И „Театр“ мессера Пьетро сегодня внятен для нас прежде всего посредством своего стиля, забавного, не знающего удержа и правил, словом, совершенно новаторского в своем живом речевом говоре (parlare)». Связывая это, естественно, с кризисом Возрождения, Петрокки считает, что Аретино именно под этим углом зрения может считаться не просто рядовым драматургом: он использует все ресурсы языка, в огромном интервале от прециозной риторики хозяев до площадной речи слуг. Это мне кажется убедительным и это – только это? – придает оригинальность и ценность нескладности и сумятице Аретиновых комедий.

Аретино как религиозный писатель

В 1534 году, т. е. не успев перевести дыхание после порнографических бесед куртизанки Нанны, сданных в печать в апреле, Пьетро в один присест сочиняет и в этом же году отдает в печать также опус о страстях Христовых, расширяя его затем до пространного текста «О человечности Христа» (De la Umanità di Cristo)[583]. Некоторые исследователи изумляются такой многосторонности. Однако Аретино пробовал силы во всевозможных жанрах, и непристойность некоторых из них ничуть не мешала ему при другом случае пускаться с таким же подъемом в сюжеты возвышенные и умиленные. В числе последних книга о Христе, естественно, занимает центральное положение и наиболее характерна. Ею и займемся. Я, к сожалению, не смог добраться до «Жизнеописания Девы Марии». Зато мне оказались доступными «Жизни святых», написанные в 1540–1543 годах. В них мы тоже заглянем.

Требовало бы специального исследования, каким образом и в какой степени Аретино углублялся в Евангелия, что именно и по каким мотивам он извлекал из «Священного предания» и апокрифов или из устной традиции, почему в конкретных эпизодах отдавал предпочтение тому или иному из них. Итальянские переводы Евангелий к тому времени существовали примерно в полутора десятках изданий. Следы необходимого близкого знакомства с первоисточниками, в том числе, конечно, и прямые извлечения из всех четырех канонических Евангелий, столь же очевидны, как и поразительная свобода, с которой Аретино измышляет все-таки собственный текст, неуемно многословный и превышающий по объему все четыре Евангелия, вместе взятые (более 700 тысяч знаков).

В дальнейшем было бы, повторяю, любопытно проделать трудоемкую работу и разметить сочинение Аретино, выделив в нем все взятые напрокат места, то есть точные цитаты, затем цитаты приблизительные, наконец, вполне оригинальные куски. Я этим заниматься не собираюсь, оставляя столь кропотливое и точное препарирование будущим исследователям. Для оценки Аретино характерно, например, что в сцене Благовещения Мария расшивает именно пурпур, и писатель не замечает символического смысла этого занятия, символика его вообще не занимает. Свечение домов в Иерусалиме Аретино переносит на дома в Назарете, но такова, видимо, его случайная прихоть. Он берет, откуда вздумается, и переносит, куда придется, добавляя и собственные фантазии. Это может быть любопытно для исследователей живой евангелической традиции вплоть до XVI века, когда она иссякает[584]. Что до моих целей, будет достаточен куда более приблизительный обзор, который и без того, займет, боюсь, несообразно много места.

После напыщенного посвящения императрице (т. е. супруге Карла V) и «Сонета Христу» следуют четыре части беллетристического сочинения, в котором сколько угодно неожиданных выдумок и непрестанных монологов сакральных персонажей, – монологов иногда поверхностно высокопарных и наивных, иногда весьма вещественно-конкретных и забавных, показательных для нашего талантливого болтуна.

Поскольку этот род сочинений Аретино труднодоступен даже в Италии, а у нас они никогда не переводились и о них ничего не писалось, кроме статьи А. Х. Горфункеля о переписке Аретино и Виттории Колонна, я считал бы полезным в порядке исключения прибегнуть к наиболее простому средству. А именно: дать, насколько возможно, непосредственное представление о жанре, стилистике и культурном уровне «Человечности Христа» описательно и в образчиках, то есть при помощи довольно пространных пересказов с вкраплениями переводов из Аретино или пассажей, очень близких к оригиналу.

Аретино начинает с двух страниц рассуждений о том, сколь погрязли люди в грехах после изгнания из Рая и о необходимости спасти их, вдруг представившейся Богу-Отцу, который в один прекрасный момент настолько «воспылал состраданием и любовью, что, весь проникнувшись своим же могуществом, сказал самому себе: Что же, рожденные и еще не родившиеся должны нести кару за вину первых предков?.. Чем отличался бы человек от Бога, если бы не грехопадение? О, не я ли создал его по подобию своему? О, разве я, несотворенный, не всегда был несотворенным?.. Снесу ли я, чтобы Смерть и Ад восторжествовали над теми, кого я некогда избрал быть подобными другим богам? Не бывать этому. Желаю призвать людей в свои чертоги, и угодно мне, чтобы в опасностях погибели они учились заботиться о своем спасении; и мир возрадуется тому, что, если одна Женщина была первопричиной Смерти, зато другая Женщина станет первопричиной ее поражения».

Так, незатейливо и общепонятно, рассуждал, по Аретино, Господь Бог. Сразу же заметим, что сочинитель не столько приспосабливался к народной аудитории, сколько явно сам был плотью от плоти своей публики. Ничего теологичного, или мистического, или вообще глубокомысленного придумать или воспроизвести Аретино был решительно не в состоянии. Ибо ничего такого не изучал и не читал. Он придумывает в какой-то мере собственное простонародное Евангелие, выбирая наиболее доступное и увлекательное для себя из Евангелий канонических и апокрифов.

Продолжим чтение. Господь обозревает ряды своих крылатых посланцев и, остановив взгляд на некоем «избранном духе», обращается к Гавриилу с новым – уже вслух