Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин

напротив, горделивое и звонкое красноречие преобладает в уме того, кто в своем искусстве преисполнен всяческими амбициями. Но поскольку польза сочинений, а не словесные тонкости, вот то, чего взыскует здравое суждение, постараемся взрастить хлеб потеющим талантом, ведь в этом и состоит цель того, кто доискивается чего-то существенного. В общем, нужно признать, что нечто чистое, обходительное, прямое и надежное, которое кто-либо держит в душе, вот это и есть дар, прибыток, щедрость, великолепие и Божья благодать, а не заверения, скрепленные авторитетом писателей, всего-то почерпнувших его из ученых бдений и вычитавших из книг».

Или чуть раньше (май 1554 года, Sull'arte… DCLXX).

«Я очень даже должен, о, любезный и благородный мессер Бенедетто, назвать вас живейшим духом красноречия, ибо редко можно увидеть письма, которые проникали бы, благодаря выразительности сочиненных вами слов в ум и душу того, кто их читает и воспринимает, так что бумага, исшедшая из-под вашей собственной руки и посланная от имени монсиньора мессера Джамбатисты такова, как если бы он задумал и написал ее сам. Поэтому да будут мне позволено сказать, что мне хочется, а именно, что никогда стиль знаменитого живописца, вроде Тициана, не воспроизводил чью-либо персону так естественно, насколько перо вашего дарования выказало пример доброй воли, соответствуя моему пожеланию, чтобы вы показали благость кардинала так, чтобы ощущалось как ему приглянулась доблестная манера, мне свойственная, и чтобы он не забыл никогда о своих заслугах, пока у него достанет духа и чернил».

В сотнях писем Аретино довольно нудно и с показной скромностью, вычурно рассуждает против книжного ученого красноречия и отстаивает превосходство своей безыскусной простоты слога (подчас действительной, подчас мнимой). Обычно к этому и сводится содержание целого письма (между прочим, часто с неуклюжим синтаксисом и невнятной элоквенцией). Плюс язвительные намеки насчет его хулителей и недругов.

Открываю наугад и подряд под конец выборки из шестого тома.

«Почтенный сеньор Джамбаттиста, Тициан, который брат нам, как и мы ему, промолвил сущую правду, сказав, что веселость жизни не становится иной [с годами] и не умаляется, впрочем и поныне клочки моей бороды свисают с подбородка черные, хотя на голове они уже совсем седые, я это делаю, чтобы потягаться со временем и подшутить над своими годами, так я разделываюсь с фортуной и презираю ее могущество. Мне хорошо известно, что философские прихвостни назовут меня безумцем, утверждая, что я лишен декора глубокомыслия, которое источается округло, и благоразумия, с его неспешной речью. Ежели это так, признаю себя виновным. Тем не менее не найдется педагога, который позволил бы себе раскрыть рот, когда я в ударе, видя, как я сверкаю живостью столь смелых выходок. Хотя и не преминет счесть меня неотесанным в том случае, когда я подшучиваю над миром, впрочем, сохраняя страх Божий. Что ж, юноши должны всегда заботиться и оберегать жизнь, а старики – о том, чтобы спасти душу».

Мадзукелли полагал, что Аретино удается на ходу безыскусно коснуться трудных и темных предметов так, что это вызывает удивление, и в некоторых случаях он пишет неподражаемые вещи, благодаря которым «вы становитесь бессмертным для потомков и для всех людей». И далее биограф замечает: «Нельзя отрицать, что Аретино заслуживал бы общего восхищения за то, чего он достиг без какой-либо учебы, но только плодотворностью своего дарования» (с. 75). Но то, что его стиль заслуживает похвал только потому, что он не ступал по стопам первых мастеров, это нельзя читать без изумления. Однако сам Аретино был в этом убежден и писал Фаусто: «Я ничего не взял ни у Петрарки, ни у Боккаччо не по невежеству, ибо я знаю, кем они были, но не хотел бы терять время, терпение и впасть в безумие, если бы пытался превратиться в них».

Он не заслуживал прозвания «божественного», что подтверждается тем, что сейчас его очень немногие знают и читают – скорее он был человеком straordinario – по гордыне – и его с полным правом именовали «Демоном» и «канцлером Паскуино».

Аретино как драматург

Ограничусь некоторыми извлечениями из историографии вопроса.

Франческо де Санктис[580], констатируя, что Аретино-драматург, автор пяти комедий и одной трагедии, работает, как и все сочинители пьес его времени, в рамках паллиаты, то есть «условного комедийного мира, ведущего начало от Плавта и Теренция, с бытовыми деталями, почерпнутыми в народной жизни того времени. От классических образцов шли двусмысленности, узнавания, путаница, случайности… Действующими лицами были персонажи, обладавшие условными характерами: парасит, слуга-обжора, куртизанка, хитрая служанка-сводня, отец – скупой и насмешник, трус, разыгрывающий из себя храбреца, посредник и ростовщик…» Де Санктис упоминает Ласка и Чекки и добавляет: «Пьетро постигает эту технику и ломает ее. Он не считается ни с правилами, ни с традициями, ни с театральной практикой».

Последнее звучит не то как похвала, не то как порицание. Де Санктис явно колеблется в оценке этих пьес, равно и их автора в целом. Ибо, с одной стороны: «Это не вымышленный, субъективный мир, это доподлинные нравы тогдашнего общества, переданные со всеми деталями и с тонкой проницательностью» (с. 173). С другой стороны: «В отличие от Макьявелли у него не встретишь обобщений, широкого охвата, он не умеет уловить типичное, верным глазом уловить обширное целое, устанавливать связи и раскрывать их с той железной логикой, которая толкает к выводу. Он человек не мысли, а действия, и сам он персонаж комедии. Вот почему его пьесы развиваются не продуманно и не по плану… Как весело этому мошеннику среди стольких плутов, выведенных на сцене!» (с. 173).

От великого, но далекого уже де Санктиса, перейдем к последним в нашей отечественной историографии и весьма вдумчивым наблюдениям М. Л. Андреева[581]. Они также, скорее воздавая Аретино должное, неоднозначны. Комедии Пьетро агрессивны, ибо «агрессия – это вообще жизненный и литературный принцип для Аретино… Свобода злословия здесь идет рука об руку со свободой от языковых условностей и со свободой композиционной и структурной… Действие распадается на отдельные фрагменты, среди которых много самостоятельных жанровых зарисовок» (с. 196). Пройдясь по всем пяти комедиям Аретино и полагая с полным на то основанием, что последние (сделанные в Венеции и «маньеристические») драматургические опусы автора носят более осторожный и сглаженный характер, М. Л. Андреев притом считает, что, если у Аретино комедийные скрепы распадаются («Сюжет существует сам по себе, а герои сами по себе») – то «это не недосмотр Аретино, не художественный просчет, напротив, это его цель и его удача». Ему «нельзя отказать в пафосе