Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее Аретино по своему обыкновению отводит страницу (гл. 56–60) на описание душевной прелести и необычной телесной привлекательности, а также одеяния юной девы. Конечно, никто, «ни одна душа и ни одно тело никогда не сравнялось бы с красотами и добродетелями, порожденными Богом и природой, которыми были наделены тело и душа Матери Христа; но, если некоторые из тех дев, которыми славен мир, в чем-то приближались к ней, то Екатерина была такова, что в наибольшей степени выглядела возвышенной девушкой благородного нрава и элегантной грации. В ее облике отсвечивало подобие некого божества, которое можно лишь вообразить, но не высказать». Аретино восхваляет ее глаза, блистающие из-под ресниц и наделенные очаровательной значительностью, исполненные радости и простоты, ее алые щеки, с которыми, разумеется, не могли бы сравниться ни заря, ни розы, ее бесподобные движения, позы и стать, и т. д. Одежда ее была ангельски безупречна и притом так мало приоткрывала ее ноги, что чужой взгляд еле улавливал тот миг, когда они обозначались при ходьбе. А еще о покрывале на волосах. Короче, «можно было бы сказать, что она была сотворена природой и одарена звездами при восхищении небес и на удивление мирозданию».
После этого набора банальностей Екатерина, сразившая своим обликом часть языческих жрецов, обращается к упорствующим с грозным увещанием, призывая принять муку за Спасителя: «Вы боитесь Цезаря, а не Бога? Вы цените тело, а не душу?» и пр. Екатерину хватают по повелению императора, она обращается к нему с новым монологом, тот ей отвечает, она снова ему – Аретино более или менее превращает текст в подобие пьесы и испытывает надобность кое-что пояснить в оправдание риторических длиннот святой девы, терпеливо выслушиваемых Максенцием. «Конечно, это Божья воля влагала в уста Екатерины протяженность словес (la lunghezza delle parole), а в уши Цезаря терпение выслушивать их, так что благим воздействиям, которые должны были проистечь из промежутков между речениями одной и их выслушиванием другим, не препятствовала краткость времени» (гл. 79). Так автор оправдывает эти свои, по правде, нестерпимо скучные (особливо для современного читателя), водянистые и нескончаемые пассажи.
Я откажусь от дальнейшего пересказа и разбора этого мертвенного сочинения. Аретино разогнал свое изложение до 170 страниц. В продолжение все идет в том же духе: фабульная схема разбухает за счет обмена благочестивым пустословием между Екатериной и римским цезарем, и местным королем Косто, отцом девы, и самим Господом.
Занятно, но мало объяснимо, зачем Аретино вздумалось сочинять также житие Фомы Аквината (с. 177–311). У него было достаточно домениканских предшественников, откуда можно было черпать материал. Подготовившая издание Флавиа Сантин, вслед за своим учителем проф. Петрокки относящаяся к Аретино с академическим пиететом, все же сдержанно констатирует его «скудную историческую подготовку», равно и «недостаточную методологическую осведомленность», чтобы судить о богословских темах (с. 9–10). Можно было бы выразиться и сильней о нашем авторе, в конце литературного пути (1540–1543) принимающего с «торжественной монотонностью»[587] вид святоши.
Однако Ф. Сантин полагает, что интеллектуальная беспомощность Аретино возмещается тем, что он переводит религиозную тематику в литературный план. Но ей приходится отметить притом в сих «интересных документах прозаической формы» преобладание выдумок, вычурной и сухой риторики, «беспорядочности фактов и фигур», стилизованности и «нарцистических монологов».
Издательница ссылается на Ларивайя, который усматривал в «аскетическом Аретино» (его одобряла, между прочим, Виттория Колонна) проявление «маньеризма» (понимаемого, впрочем, очень широко). Но не думаю, что эти последние опусы выдыхающегося Аретино могут быть в стилистическом ключе сочтены маньеристическими (а не просто манерными). Что до вопроса «почему вдруг об Аквинате», то единственно возможный ответ дает Петрокки (Op. Cit… с. 267–268). Пьетро желал понравиться контрреформационной римской курии. Так что цели писателя были «практические». И, очевидно, во вкусе публики, проникшейся духом предстоявшего Тридентского собора. Действительно, занятен контраст с неклассическим и «спонтанным» вольным стилем более раннего Аретино.
Итальянское Возрождение так или иначе отсвечивало, пусть и в обедненном или огрубленном виде, в лучших писаниях нашего одаренного героя, который воистину «сделал себя сам». В том числе и в «Человечности Христа».
И вот оно наглядно обескровлено и издыхает в его заключительных агиографических опытах.
Порнография Аретино
Если бы Аретино не написал порнографических сонетов и прозы, его имя и слава сильно потускнели бы. Но писал подобные вещи тогда не он один. В таком случае, чем отличаются и выделяются именно его изделия в этом роде и почему их оценка, как и все, что исходило из-под его пера, почти пять веков создает трудности и вызывает прямо противоположные суждения.
Что до сонетов, то они, не лишенные версификационной изощренности, сводятся к неистощимым вариациям на тему коитуса и держатся на трех существительных и одном глаголе, притом с полным отказом от эвфемизмов (pozzo или pazzo, potta, cul, fottere).
Придется дать некоторое представление о них посредством подстрочников[588].
Вот вступительный стишок (sonetto I, с. 104). «Это книга не такая, как сонеты к главам, это не эклоги или канцоны, их не сочинили бы Саннадзаро или Бембо, в них нет ни плавных созвучий, ни украшений. \ Здесь нет и мадригальчиков Мариньяно, но есть [одни лишь] неописуемые х… а также п… ы и зады, которые их употребляют подобно конфетам из коробки. \ Здесь люди, которые е… и люди, которых е… и устройство п… д и задов, а многие от души ведь погружаются в зады. \ Здесь наилегчайшие способы е… ли, которые не ведомы нигде на всех уровнях путанства. \ И наконец безумства, дабы дойти до животных и благих поз, а кто не е… в зад, Бог его прости».
В последующих стишках эта программа вполне осуществляется.
«Этот х… мне дороже всех сокровищ, он то благо, которое может сделать меня счастливым… Моя госпожа, вы говорите сущую правду, что, ежели у кого маленький х… и он е… в п… то ему не причитается ничего, кроме пресной воды. У кого он мал, тот пусть е… днем и ночью в зад, но у кого, как у меня, он немилосердно
