Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

Жамилят подошла к жарко натопленной голландке, стала к ней спиной — за дорогу сильно намерзлась в крытом брезентом министерском «газике». Выжидательно оглядывала людей. Лица, лица, лица... Знакомые и незнакомые. «С ними мне работать, да, да, теперь это мои помощники. Но что же все-таки случилось. Стоят и на меня смотрят, словно на пророка. В чем дело?»

— Они с ферм пришли, — заговорил наконец Харун. — Снег выпал глубокий, а сено уже кончается. Хорошо, если хватит на неделю.

— На неделю? Снег глубокий? Кормов нет? — Жамилят резко, со стуком придвинула к столу свободный табурет и села на место председателя, за большой двухтумбовый стол. Заметила при этом, как двое мужчин снисходительно усмехнулись, словно подначивая: «Ну как, председатель, будешь выкручиваться, что скажешь?» Она повела на них быстрым взглядом. — Во-первых, в порядке уважения к женщине, можно было бы давно догадаться усадить меня. А во-вторых...

Люди молчали, кто-то нарочито громко закашлял в углу.

— Все ли живы-здоровы? — задала она традиционный вопрос.

Снова громко закашляли.

— Почему все молчат? А где Али? — повернулась она к Харуну. — Будь добр, пошли кого-нибудь за ним, — и, снова оглядев присутствующих, как бы между прочим спросила: — А что, действительно так плохо с сеном?

Харун провел ребром ладони по горлу: позарез плохо.

— Но ведь я тут человек новый. Одна ничего не решу, — прибавила она и взяла со стола первую попавшую сводку. Сделала вид, будто внимательно читает ее. Но не читала, нет, а думала, как быть дальше, как вести себя. Ответственный момент — все на тебя смотрят и ждут какого-то решения. «Но что я могу решить?»

Первый рабочий день на новой должности. Не думала, что начнется он так трудно. Странно, у колхоза по сводке еще много сена. А тут говорят, через неделю скот останется голодным. Если оно кончилось в январе, чем же тогда кормить скотину в феврале, в марте, в апреле? А вдруг весна припозднится? Тогда и половину мая — тоже не будет кормов. Это же черт знает что такое!..

Оторвала взгляд от сводки и выпалила все это Харуну. В конце концов он не пешка, а секретарь парткома. Потупившись, поджав губы, тяжело взглянув на нее, Харун наконец заговорил:

— Дела у нас тут хоть плачь. Кто виноват? Формально, конечно, Али.

— Харун, а ведь ты с ним дружил. Такие товарищи были — не разольешь. Прежнее забылось, так, что ли?

— Да, ты сама знаешь, с детства дружили...

— Так вот... Не кажется ли тебе, Харун... что не совсем хорошо, я бы даже сказала — нечестно, да, да, нечестно — валить на одного человека все колхозные беды. Разве он один во всем виноват?

— Есть одна русская поговорка: на бедного Ванюшку — все камешки. Вот так и с Али, — сказал сидевший до сих пор молча Попков.

Харун потупясь нервно рвал на мелкие клочки какую-то бумажку.

— Я вовсе не подчеркиваю вину одного Али. Я только сказал, что формально виноват он. Судя по сводкам, корма и сейчас есть. Взгляните вот в эту сводку. Ей и доверилось руководство колхоза. Поэтому и не било тревоту, что корма на исходе, — закончил он, словно оправдывая себя и Али.

— Ничего не понимаю, — развел руками Попков. — По сводке — сено есть. А на фермах его нет. Какая-то неувязка между сводкой и наличием. Почему?

Харун пожал плечами.

Попков многозначительно посмотрел на Жамилят. «Трудненько тебе придется, будь осмотрительной, здесь во всем какая-то неразбериха», — прочла в его взгляде.

— Странно, ни председатель, ни секретарь парткома не знают, сколько у них сена...

У двери зашушукались и расступились. Вошел Али Бибоев... Поздоровался кивком головы, сел у самой двери, будто явился сюда лишь на минутку. Вид у него был ко всему безразличный. Но от взгляда Жамилят не ускользнуло, что это безразличие — напускное. Он старался выглядеть равнодушным. Прислушивался к разговору, как посторонний. Жамилят почему-то подумалось: вот сейчас он сделает недовольное лицо и скажет, что ему якобы нужно идти по какому-то срочному делу. И точно, Али сказал:

— Харун, зачем меня вызвали?

— Через неделю кончаются корма.

— Но я ведь не председатель, да и дело у меня срочное...

— Но из колхоза ты не выписался, я так думаю. И поэтому колхозные дела должны тебя интересовать. Разве не так? — обратилась к нему Жамилят.

— Недолгая процедура — выписаться.

— Нет, Али, так быстро ты не отвертишься, — ответил ему Харун. — Ты член парткома. И тебе еще предстоит сдать дела колхоза новому председателю.

— А чего сдавать? В бухгалтерии все записано. Взял — и принял. Дело недолгое. Я принимал колхоз по бухгалтерским данным.

— Когда ты принимал колхоз, Али, в нем ничего не было, кроме пустой бухгалтерской книги. Разве ты забыл? — заметила Жамилят. Нет, не хотела ему польстить. В действительности так было: ведь когда Али назначили председателем, колхоз лишь формально числился на бумаге. Не хотела умалять его заслуг, как пытались это сделать некоторые еще на собрании, но требовать от него сейчас отчета — это было ее право и ее обязанность.

Слова Жамилят польстили Али и вместе с тем вызвали в нем прилив негодования: эта женщина сама признает, что он отдал много сил для колхоза, так почему же теперь она сидит за его столом, а он — возле двери?

Ее вовсе не командирский тон — а он привык, чтобы тон разговоров был именно таким, если ты председатель колхоза или секретарь райкома, — ее спокойный голос тоже вызывал в нем раздражение. «Нет, не сможет она руководить людьми, с таким-то голоском да с таким подходом к людям. Думает — стоит им сказать: сделай то-то и то-то, как они тут же схватятся за работу. Как бы не так! Гаркнешь во всю глотку — вот тогда начнут. Да и то не всегда с охотой».

— Я повторяю: все записано в бухгалтерии, — сказал он, повышая голос. — Наверное, среди приехавших есть кто-то, кто смыслит в бухгалтерском деле, — и с язвительной усмешкой взглянул на Попкова.

Но Попков нисколько не смутился, с улыбкой выдержал его взгляд и в свою очередь нарочито поцокал языком:

— Це-це-це! Мы немножко серьезней подойдем к этому делу. Вместе посмотрим хозяйство артели, пересчитаем скот, выясним,