Современная комедия - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вэл, заполучивший его в 1921 году, когда тот только что вышел в отставку, считал, что в людях Гринуотер разбирается еще лучше, чем в лошадях, ибо верит только тому, что видит в них, а видит не слишком много. Сейчас явилась особенная необходимость никому не доверять, так как в конюшне рос двухлетний жеребенок Рондавель, сын Кафира и Голубки, от которого ждали так много, что говорить о нем вообще не полагалось. Тем более удивился Вэл, когда в понедельник на Аскотской неделе его тренер заметил:
– Мистер Дарти, тут сегодня какой-то сукин сын смотрел лошадей на галопе.
– Еще недоставало!
– Кто-то проболтался. Раз начинают следить за такой маленькой конюшней – значит, дело неладно. Послушайте моего совета – пошлите Рондавеля в Аскот и пускайте его в четверг, пусть попробует свои силы, а понюхать ипподрома ему не вредно. Потом дадим ему отдохнуть, а к Гудвуду опять подтянем.
Зная мнение своего тренера, что в Англии в наше время скаковая лошадь, так же как и человек, не любит слишком долгих приготовлений, Вэл ответил:
– Боитесь переработать его?
– Сейчас он в полном порядке, ничего не скажешь. Сегодня утром я велел Синнету попробовать его, так он ушел от остальных как от стоячих. Поскачет как миленький; жаль, что вас не было.
– Ого! – сказал Вэл, отпирая дверь стойла. – Ну, красавец?
Сын Голубки повернул голову и оглядел хозяина блестящим глазом философа. Темно-серый, с одним белым чулком и белой звездой на лбу, он весь лоснился после утреннего туалета. Чудо, а не конь! Прямые ноги и хорошая мускулатура – результат повторения кровей Сент-Саймона в дальних поколениях его родословной. Редкие плечи для езды под гору. Не «картинка», как говорится: линии недостаточно плавны, – но масса стиля. Умен, как человек, резв, как гончая. Вэл оглянулся на серьезное лицо тренера.
– Хорошо, Гринуотер. Я скажу хозяйке – поедем всем домом. С кем из жокеев вы сумеете сговориться в такой короткий срок?
– С Лэмом.
– А, – ухмыльнулся Вэл, – да вы, я вижу, уже все подготовили.
Только по дороге к дому он додумался наконец до возможного ответа на вопрос: «Кто мог узнать?» Через три дня после окончания генеральной стачки, еще до приезда Холли и Джона с женой, он сидел как-то над счетами, докуривая вторую трубку, когда горничная доложила:
– К вам джентльмен, сэр.
– Как фамилия?
– Стэйнфорд, сэр.
Едва не сказав: «И вы оставили его одного в холле!» – Вэл поспешил туда сам.
Его старый университетский товарищ разглядывал висящую над камином медаль.
– Алло! – сказал Вэл.
Невозмутимый посетитель обернулся.
Менее потертый, чем на Грин-стрит, словно он обрел новые возможности жить в долг, но те же морщинки на лице, то же презрительное спокойствие.
– А, Дарти! – сказал он. – Джо Лайтсон, букмекер, рассказал мне, что у тебя здесь есть конюшня. Я и решил заглянуть по дороге в Брайтон. Как поживает твой жеребенок от Голубки?
– Ничего, – сказал Вэл.
– Когда думаешь пускать его? Если хочешь, я буду у тебя посредником: справлюсь куда лучше профессионалов.
Нет, он прямо-таки великолепен в своей наглости!
– Премного благодарен, но я почти не играю.
– Да неужели? Знаешь, Дарти, я не собирался опять надоедать тебе, но если бы ты мог ссудить меня двадцатью пятью фунтами, они бы мне очень пригодились.
– Прости, но таких сумм я здесь не держу.
– Может быть, чек…
Чек – ну нет, извините!
– Нет, – твердо сказал Вэл. – Выпить хочешь?
– Премного благодарен.
Наливая рюмки у буфета в столовой и одним глазом поглядывая на неподвижную фигуру гостя, Вэл принял решение.
– Послушай, Стэйнфорд, – начал он, но тут мужество ему изменило. – Как ты попал сюда?
– Автомобилем из Хоршэма. Да, кстати. У меня с собой ни пенни, платить шоферу нечем.
Вэла передернуло. Было во всем этом что-то бесконечно жалкое.
– Вот, – сказал он, – возьми, если хочешь, пятерку, но на большее, пожалуйста, не рассчитывай. – И он вдруг разразился: – Знаешь, я ведь не забыл, как в Оксфорде я раз дал тебе взаймы все свои деньги, когда мне и самому до черта туго приходилось, а ты их так и не вернул, хотя в том же триместре получил немало.
Изящные пальцы сомкнулись над банкнотом; тонкие губы приоткрылись в горькой улыбке.
– Оксфорд! Другая жизнь. Ну, Дарти, до свидания: пора двигаться, – и спасибо. Желаю тебе удачного сезона.
Руки он не протянул. Вэл смотрел ему в спину, узкую и томную, пока она не скрылась за дверью.
Да! Вспомнив это, он понял. Стэйнфорд, очевидно, подслушал в деревне какие-то сплетни – уж конечно, там не молчат о его конюшнях. В конце концов, – не так важно: Холли все равно не даст ему играть, – но Гринуотеру не мешает получше присматривать за этим жеребенком. В мире скачек достаточно честных людей, но сколько мерзавцев примазывается со стороны! Почему это лошади так притягивают к себе мерзавцев? Ведь красивее нет на земле создания! Но с красотой всегда так – какие мерзавцы увиваются около хорошеньких женщин! Ну, надо рассказать Холли. Остановиться можно, как всегда, в гостинице Уормсона, на реке: оттуда всего пятнадцать миль до ипподрома…
«Зобастый голубь» стоял чуть в стороне от Темзы, на Беркширском берегу, в старомодном цветнике, полном роз, левкоев, маков, гвоздики, флоксов и резеды. В теплый июньский день аромат из сада и от цветущего под окнами шиповника струился в старый кирпичный дом, выкрашенный в бледно-желтый цвет. Служба на Парк-лейн, в доме Джемса Форсайта, в последний период царствования Виктории, подкрепленная последующим браком с горничной Эмили Фифин, дала Уормсону возможность так досконально изучить, что к чему, что ни одна гостиница на реке не представлялась более заманчивой для тех, чья вкусы устояли перед современностью. Идеально чистое белье, двуспальные кровати, в которые даже летом клали медные грелки, сидр из яблок собственного сада, выдержанный в бочках от рома, – поистине отдых для всех чувств. Стены украшали гравюры «Модный брак», «Карьера повесы», «Скачки в ночных сорочках», «Охота на лисицу» и большие групповые портреты знаменитых государственных деятелей времен Виктории, имена которых значились на объяснительной таблице. Гостиница могла похвастаться как санитарным состоянием, так и портвейном. В каждой спальне лежали душистые саше, кофе пили из старинной оловянной посуды, салфетки меняли после каждой еды. И плохо приходилось здесь паукам, уховерткам и неподходящим постояльцам. Уормсон, независимый по натуре,
